Он поднял глаза. В противоположном доме единственное окно светилось теплым кремовым четырехугольником. Дом только что отстроен, и последнюю неделю в него въезжали жильцы. Откинутый тюль не мешал видеть высокого, грузноватого мужчину с глянцевым черепом, танцующего в большой пустой комнате с маленькой полной женщиной. Было странно и даже как-то нелепо увидеть вдруг за полночь этого поблескивающего лысиной чудака, чуть сутулящегося в вальсе. И в то же время одиноко кружащаяся в сонном доме супружеская пара вызвала у Сазонова не совсем понятное ему грустное умиление.
Он забывчиво водил ладонью по шуршащей щеке и думал о том, как мирно и просто было в такую же воробьиную ночь с ее тревожным уютом на том пахучем сеновале, куда они с Катериной когда-то очень давно с вечера были загнаны грозой.
Старуха-бобылиха, у которой они попросили ночлега, сдуру посчитала их за мужа и жену, молча провела на сеновал, разбросила домотканый пестрый полог, подбила под головы сено и дала вытертый тулуп, пахнувший кисло и солоно. Катерина как-то растерянно замолчала, прикусив нижнюю губу, стала избегать блестевших в полутьме глаз Сазонова. Потом решительно тряхнула головой и начала снимать чулки. Сазонов чувствовал: надо что-то сказать, но только упрямо смотрел, как с поднятого колена соскользнула юбка, обнажая меловой белизны кожу. Стучало в висках. Катерина вскинула глаза, и лукавая, смущенная усмешка тронула губы.
— Ну, что уставился? Не стыдно? Отвернись, — она медленно одернула подол.
Он хотел что-то ответить, но горло было сухое, и получился неловкий хрип. Она засмеялась.
Спали они спиной друг к другу, и от этого у Сазонова затек левый бок. Наутро молчаливая старуха просела их в темноватую избу с выскобленными лавками и бронзовыми тараканами у шестка, равнодушно покормила карасями в сметане, напоила парным молоком.
Возвращаясь домой, они брели босиком по разжиженному чернозему дороги, не сторонясь ярких осколков луж. Зеленая кофточка Кати успокаивала глаза Сазонова: он отставал, глядя на узкую спину, щурясь на обрызганные икры суховатых ног.
Катя изредка оглядывалась. На лысом взгорье, где у Сазонова захватило дух от миражно дремлющих далей, Катя капризно поморщилась:
— Не люблю солнце и ветер: лицо загорает, прическа ломается…
— В парнике лучше, вот и росла бы там, — обиженно буркнул Сазонов.
Она пожала плечом и пошла дальше.
А через несколько дней Сазонов услышал от Катерины песенку о том, что она пригласит его на свадьбу, а на большее рассчитывать ему нет смысла. В ответ он впился долгим взглядом в ее притушенные прозеленью глаза и не сказал ни слова. Она умела вот так ошеломить, и он никак не мог понять некоторых ее поступков.
Месяца два он не видел ее, потом услышал, что Катерина, бросив учебу в финансовом техникуме, укатила с каким-то подполковником на запад, в Прибалтику. И вдруг через несколько лет посыпались письма, на которые он отвечал «до востребования» с плохо скрытой злостью, — сказывалась старая обида.
…В доме напротив супружеская пара, пройдя круг, скрылась в дверях, и вскоре свет в комнате потух.
Сазонов поднялся с подоконника, медленно лег в постель, грустно думая о том, что подсмотрел чужую, может быть, счастливую жизнь.
Под утро, когда блеклой синькой окрасило стекла, а из угла явственно выступил плоский стеллаж с книгами, Сазонов забылся в чуткой дреме. Проснулся от холодного ветра, шумно ходившего по комнате.
Из кухни доносился стук посуды. Полотняная штора глухо хлопала и, опадая, мелко вздрагивала. От ветра бланк телеграммы медленно скользнул по чертежу мачты и упал на пол. Мачта от этого сразу как бы вытянулась, упираясь верхушкой в учебник по сопротивлению материалов. «Стальная мачта, тяжелая, поэтому и чертеж от ветра не упал», — подумал Сазонов и засмеялся абсурдности своей мысли.
Поеживаясь, выглянул в окно. Белесоватыми клочьями, почти касаясь срезанных крыш, стлались облака. Ветер шумел в листве, ворошил шапки молодых кленов, заворачивал их, и с листьев косо летели зернистые капли. Ярко зеленела трава газонов.
Он закрыл створки окна и добросовестно сделал несколько приседаний, стараясь точно вспомнить, как этому учат утренние радиопередачи, которые обещают долголетие и здоровье. Сазонов не верил радиопередачам, но все-таки подчинялся командирскому баритону диктора.
Потом он поднял бланк, перечитал еще раз: «Буду проездом…» и вдруг почувствовал желание что-нибудь делать быстро и споро.
Марфа Никитична, не поднимая глаз от натираемой кастрюли, встретила его добродушной воркотней:
— Встал, лежебока. И когда только на тебя управа найдется; дом да работа — и знать больше ничего не желаешь.