Шелестели блестящие шины автомобилей. Из-под колес почти отвесно поднимались литые тонкие стекла воды. Приглушенно звучали сигналы. Тугая волна сырого воздуха ударила в ворот, растекаясь мурашками по телу. В пустой подворотне, в жестяном желобе гулко гремели сбегавшие струи.
Сазонов потер шею и, не оборачиваясь, спросил:
— Ты… зачем привезла кофточку?
— Как?.. Она же наша… Я ее хранила. — Катерина потянула его от окна. — Закрой, холодно…
— Хо-лод-но… — сказал задумчиво и горько. — Хранила, а уехала с ним…
— Так ты же молодой был, тебе надо было учиться. И я… я не хотела портить тебе жизнь.
Он хотел узнать о чем-то важном и очень нужном для себя, но только глухо спросил:
— Ты давно… одна?
Она взглянула непонимающе.
— Давно. Дурной, — Катерина лениво растягивала слова. — Очень давно. — И чему-то опять засмеялась так же гортанно и нежно, закинула руки к нему на плечи и широко открытым ртом припала к его губам.
Он чувствовал, как вся решимость уступает обволакивающей его податливости, обхватил ее плечи, крепче прижимая к себе. Она тряхнула головой:
— Осторожней. Прическу сломаешь.
В прихожей щелкнул замок, хлопнула входная дверь. Мелко отзвенело оконное стекло. Катерина открыла глаза.
— Это соседка, — пояснил он, нехотя отрываясь от губ. — Она должна ко мне зайти.
Катерина мягко высвободилась и прошла к зеркалу.
Марфа Никитична принесла хлеб и долго не соглашалась сесть за стол, но из приличия все-таки устроилась на краешке стула. Осторожно пригубила из рюмки и, поджав губы, крепко провела по ним сухой ладонью. Будильник со звоном отсчитывал секунды. Катерина поежилась:
— Скоро осень. Дождь, ветер, холод…
Марфа Никитична испытующе взглянула на нее:
— Да уж. Когда только не будут врать эти погодники. Все шиворот-навыворот: на улице жара, а они ветреную погоду предсказывают. Пророки!..
Катерина и Сазонов смущенно переглянулись, словно именно их отчитывала недовольная старуха.
— Вас бы туда, Марфа Никитична, — пододвигая ей банку с консервами, сказала Катерина.
Та отмахнулась:
— Куда уж мне простой да неграмотной. Кости мои во всяком разе не стали бы добрых людей в смуту вводить, — она пожевала западающим ртом и из-под бровей окинула комнату: — Прибрал бы уж, что ли. Живешь, как без рук.
— Без жены, Марфа Никитична, — уточнила Катерина, — жена должна быть хозяйкой в доме.
Та отодвинула банку с консервами на прежнее место и взглянула на Катерину:
— А вы проездом здесь или как?..
Катерина растерялась под резким взглядом старухи, замешкалась. Сазонов сидел благодушно улыбающийся. Выбритые щеки отливали юношеской свежестью. Заметила по его прищуренному взгляду, что он тоже ждал ответа. Сказала равнодушно:
— Проездом…
Ей вдруг не понравилось это стремительное, резкое слово, почувствовала, что на долгое время оно засело в душу, как расписание всей жизни. И зло подумала о Марфе Никитичне: «Что я ей сделала? Сидит, сверлит, как буравчиками…»
— В командировке, значит?
— Нет, — Катерина отвечала как бы нехотя. — К сестре еду. Муж у меня умер, так одной-то трудно…
— Одной, конечно, никуда. Особенно в нашем, женском деле… Вдова, значит…
Марфа Никитична помолчала, потом заговорила ни на кого не глядя:
— Не вертопраху, конешно, трудно одиноким быть. Живет у меня Сергей, так вижу… Сколько ему говорю: женись, бери знающего человека. Так нет, возьмет какую-нибудь залетку, а потом жизнь — колесом… А в его-то годы надо семью иметь, у людей уважение заслуживать. А так что — непутевость одна, не жизнь…
Сазонов молчал, поняв, что строгая старуха невзлюбила Катерину с первого взгляда и в то же время особенно остро почувствовал: очень однобокая вся его жизнь.
Катерина, опустив голову, медленно катала по столу шарик хлебного мякиша и, казалось, совсем не слышала слов Марфы Никитичны. Белые пальцы с шелковисто натянутой кожей у ногтей были спокойны. И только судорожно ломались сведенные к переносице тонкие брови.
— Допивайте, Марфа Никитична, — обронил наконец Сазонов.
— Нет уж. Я пойду. Спасибо за угощение, — она, кряхтя, поднялась и вышла, осторожно прикрыв за собой дверь.
Катерина тоже встала, шагнула к чемодану, взяла сумочку, нервно щелкнула замком, обмахнула лицо пудрой, подправила брови.
— Прокурор, а не соседка, — она резко рассмеялась и, встав сбоку Сазонова, молча мнущего папиросу, запустила горячие пальцы за воротник рубашки, стала успокаивающе, едва прикасаясь, поглаживать его шею.