Нушки смерил его взглядом с головы до ног.
- Ты знаешь немецкий?
- Знаю.
- Ладно... Что же воскликнул эта собака?
Володя колебался лишь одно мгновение, потому что уже обдумал, что должен был говорить.
- Он воскликнул лишь одно слово - "подлез"... По - русски это означает, что старый француз "подлез" под вашу палку сам. Итак, сам виноват в случившемся...
Володя понимал, как он рискует. Можно сказать, рискует головой, потому что объяснение его опиралось на неправильном произношении чужого слова самим блокфюрером и было очень шатким. Достаточно кому-либо из присутствующих, кто владеет русским языком, захотеть - и обман немедленно откроется. Но он надеялся, что свои его не выдадут, а никто другой не знал русский язык настолько, чтобы разобраться в таких фонетических тонкостях.
Нушки озадаченно заморгал набухшими веками.
- Вот как! Он действительно именно так сказал?
- Конечно. Вы же хорошо запомнили это слово - "подлез"...
- Да, запомнил - и проверю! И если ты перевел неправильно...
- Можете не сомневаться. Я немецкий знаю неплохо.
- Ну ладно, некогда сейчас разбираться, - мрачно буркнул Нушки и тут же яростно закричал: - Этого малого - в карцер! Всем выходить! На апельплац! Скорее!
2.
Над Тюрингенским лесом дул свежий ветер, и Володя, трусцой спеша на центральную площадь концлагеря, почувствовал, как под ветхую робу начинает заползать сырой предрассветный холод.
Дальний край неба на востоке начал светлеть. Скоро взойдет солнце - наступит еще один тяжелый день. А что он будет тяжелый, сомневаться не приходилось. Легких дней здесь вообще не было, а этот может стать еще и последним в жизни. Достаточно только Нушки раскопать истинное значение слова "подлец". Тогда погибнет и он, и тот парень - смельчак, который так неосмотрительно, сгоряча высказал свои чувства. Нушки, бесспорно, изживет их со света.
Концлагерь спал. Мрачно темнели неуклюжие здания, свистел между ними ветер, виднелись на сторожевых башнях в касках и клеенчатый плащах стражи, и только с высокого кирпичного дымохода крематория непрерывно валил красноватый дым, разнося по заросшим буковым лесом окрестностях тяжелый смрад сожженных трупов.
На душе у Володи было очень плохо. Корил себя за то, что ввязался в историю, которая, без сомнения, закончится трагически, ругал новичка, что не сдержался, а еще больше за то, что выскочил, как черт из табакерки, со своим глупым объяснением. Знал, когда и перед кем проявлять благородство! Ох, как все некстати сложилось!
Его плеча коснулась чья-то рука. Послышался шепот:
- Молодец, друг! Спас новенького от смерти! Мы уже думали, что ему капут!
Говорил сосед по нарам, молодой, длинный Иван Куц. Был он колхозником с Киевщины, а в армии - пулеметчиком. Раненый в ногу, от чего до сих пор прихрамывал, попал под Смоленском в плен, а затем - за попытку бежать - в концлагерь.
Володя полностью доверял ему.
- Еще не спас... Боюсь, как бы нам обоим не сдобровать...
- Ты думаешь?.. Неужели найдется какой-нибудь подлец?..
Володя не успел ответить, как прозвучала команда строиться. Заключенные выстроились по блокам - и замерли. Три колонны - три блока. Немного. Итак, наверное, куда-то поведут. Но куда?
Апельплац был освещен мощными прожекторами. Они включаются только в особых случаях, когда нет состояния воздушной тревоги. Вокруг - эсэсовцы с автоматами наперевес. Немного сбоку, в сумерках, - несколько крупных дизельных автомашин.
Володя недоумевал: куда повезут? Неужели формируется транспорт для перевода в другой концлагерь?.. В сердце нарастала тревога. Каждая такая неожиданная перемена в жизни заключенных таит в себе ряд смертельных опасностей. На собственном горьком опыте гефтлинги давно убедились, что изменение в их жизни по инициативе эсэсовцев - всегда к худшему.
Над площадью воцарилась зловещая тишина. Кажется, было слышно биение собственного сердца. Володя с удивлением почувствовал, что у него перестала болеть челюсть, еще час назад не давала покоя. Видно, страшная нервное напряжение перевесила и заглушила телесная боль.
Между тем эсэсовцы тщательно, дважды, перечислили заключенных и приказали садиться на машины. Итак, повезут из лагеря. Но куда?
Заключенные залезли в крытые брезентом кузова, на задних сиденьях уселись охранники - эссе - Сивке - и колонна двинулась.
Ехали молча, никто не проронил ни слова. Равномерно, без натуги, потому что дорога шла с горы в долину, работали моторы, гудели шины колес, хлопали под порывами ветра брезент накрытия.