- Вы сразу догадались, господин... Да я и не сомневался в вашей проницательности, ибо вы такой интеллигентный человек...
- Значит, здесь строится установка для запуска ракет, - задумчиво сказал Володя. - И кто знает, в какую сторону они отсюда полетят, - не на Москву?.. Или на Киев?.. И мы своими руками должны делать это?.. Гм... Они стали в очередь, и разговор оборвался.
Повара умело орудовали половниками, наливая в миски брюквенно - капустную баланду. Вскоре большинство гефтлингов, примостившись в карьере кто где сумел, сосредоточено хлебали это постное, слащаво- нудное варево.
Таня и Володя сели у профессора и его внука в дальнем углу карьера. Стали есть.
Никто из них не удивлялся пищи, в которой плавали разные жучки и гусеницы, потому что верхние листья капусты и брюквы, из чего варилась баланда, не мылись, а секлись ножами и с разнообразной той живностью бросалось в котел. Так делалось по всем лагерям для "восточных рабочих" и узников концлагерей. Так и здесь.
За полчаса обед - он же и ужин - закончился, но в карьере и дальше царила какая-то напряженно - тревожная тишина. У входов в тоннели стало по два охранника - эсэсовца с автоматами наготове, в касках. Еще несколько эсэсовцев прохаживались по площадке, где только что стояли бачки с баландой. На четырех башнях, поднимавшихся над проволочной оградой, застыли пулеметчики.
Сидя на камне, Володя и Таня переглянулись. Что-то назревало. Но?
Взгляды всех без исключения заключенных были обращены на ворота, где тоже торчали молчаливые стражи.
Немая и гнетущая тишина повисла над Татрами. Только свежий ветерок приносил дальний шепот еловых вершин, и в предвечернем голубом небе парил темнокрылый беркут.
- Смотри! - Вдруг шепнула Таня и показала на проволочные ворота.
Сквозь них в карьер зашел комендант Гольбах в сопровождении двух охранников. В петлицах новенькой униформы серебристо блестели череп и буквы "СС". Сапоги начищенные до блеска. На боку - пистолет. В левой руке - ровная орешниковая ветвь. У одного охранника под мышкой шахматы, в другой - хлеб.
Володя не поверил глазам: и здесь Гольбах не расстается с шахматами? Это было так дико, так не вязалось со всем укладом жизни концлагеря, что он удивленно посмотрел сначала на Таню, а затем на профессора Гловьяка. Но Таня только свела плечами, а профессор и его внучек даже не шевельнулись. Сидели окаменевшие, как и все другие заключенные.
Комендант шел медленно, похлестывая себя изредка веточкой по ляжкам, и красивыми глазами ласково поглядывал на гефтлингов, которые, как кролики, завороженные удавом, испуганно следили за ним. Посреди карьера, на невысоком возвышении между путями, он остановился. Здесь стояла большая каменная глыба в виде куба - нечто вроде стола. Вдоль нее - две небольшие, будто стулья.
- Ну, кто сегодня хочет сыграть со мной в шахматы? - Громко спросил комендант.
Карьер молчал.
- Может, кто-то из новеньких?.. Кто хочет выиграть хлеб? Целую хлеб! Настоящую. Не эрзац!
Один из охранников поднял над головой большую, килограммов на полтора, а то и на два, продолговатую буханку, которая сверкала на солнце зажаренной румяной корочкой.
- Ох, черт! - Володя проглотил слюну. - Какой соблазн! Сразу два килограмма!.. Ты слышишь, Таня?
Таня схватила его за рукав.
- Не суйся в воду, не спросив броду!
Но тот уже встал.
- Я хотел бы попробовать...
По карьеру пронесся легкий шум. Заключенные уставились на парня, как на сумасшедшего. Профессор Гловьяк испуганно воскликнул:
- Куда, господин?.. Жди!..
Но Гольбах уже заметил Володю, и его красивые глаза слегка прищурились. Он направился к нему.
- А - а, это ты? Думаешь, выиграешь? - Спросил ласково, даже приветливо.
- Да, герр комендант, - ответил Володя.
- А ты знаешь условия, на которых я играю здесь в шахматы?..
- Конечно, герр комендант, побеждает сильнейший и получает вознаграждение - хлеб... Мне хотелось бы, чтобы это был я!
- Вот как!.. - В голосе Гольбаха прозвучали едва уловимые насмешливые нотки. - Но ты не знаешь условий! Я объясню их тебе и всем, кто еще не знает. Так вот: выиграешь - получишь буханку хлеба, проигрываешь - пулю в затылок! Такая здесь ставка!.. Это тебе не Киев... Ты понял? Володя побледнел.
- Это несправедливо, герр комендант, - сказал он тихо.
Гольбах засмеялся. Легко, весело. У него были ровные, белые и чистые зубы. И смех был звонкий и безопасный.