- Как ты думаешь, кто это такой?
- Поп Гапон. Нет? Тогда Распутин.
Первый раз я встретилась с будущей свекровью на нашей даче. Приехала на выходные и рано легла спать. Меня разбудила сестра.
- Вставай, там приехала мать этого... Как его... Ну, твоего, в общем.
Я накинула рваный халат и босая вышла на крыльцо. Передо мной стояла моложавая блондинка в шляпке с вуалью и розовом костюме в талию.
- Я мама Феди. Он мне срочно нужен.
- А Федора тут нет. Он сюда и не собирался...
- Но вы же ездите с ним сюда, он мне сам говорил.
И чего ты нервничаешь, думала я. Федора твоего я уже совратила. И вообще - не представилась, не поздоровалась...
- А как вы нас нашли?
- Мы с Ефимом Михайловичем приехали на машине. И застряли в болоте, одна беда за другой. У вас есть тут мужчины, чтобы помочь с машиной?
Никаких мужчин поблизости не было. И мы с сестрой, взяв лопаты и резиновые сапоги, молча пошли к болоту. Серый "Москвич" лежал на боку в канаве. Никакого болота тут не было. Ефим Михайлович, Федин отчим, благообразный господин в берете, скорбно поздоровался с нами.
- Фима, ты был прав. Феди здесь нет. Лекарство принял? Галстук расстегни.
- Верочка, вот сейчас помолчи. Ты настояла, я поехал. Теперь машину без троса не вытащить, а у меня завтра утром ученый совет.
Оба бестолковые, но славные,- думала я, топая через лес в поселок, где стояла воинская часть. Когда я вернулась на грузовике с табличкой "Люди", было уже темно. Два добродушных офицера быстро вытащили "москвич", но Ефим не хотел расставаться с ролью страдальца: день потерян, брюки испачканы. Он вынул бумажник, чтобы расплатиться, и фары осветили горькую складку у рта опять бессмысленные траты.
Вера Романовна обняла меня на прощанье, решив, наверное, что я, увы, неотвратима. Я ей не понравилась, это было ясно. Ей бы в невестки застенчивую скромницу, аккуратную и послушную. Но интуиция говорила мне: общие интересы найдутся, дайте срок.
Когда я вышла замуж за Федю, Вера Романовна выбрала безошибочную стратегию: рассказывать знакомым и сослуживцам, как счастлив ее сын, женившись на мне. Так, наивно, она усыпляла мою бдительность. Я оценила ее великодушие и поклялась: отплачу тебе добром.
У Феди на маму была давняя тяжелая обида. В Ленинград его привезли только восьмиклассником, а до этого держали у дальних родственников в тихом городке за Волгой: куры в высокой траве, талоны на муку, библиотека давно сгорела, и не узнать, есть ли где-нибудь на свете другая жизнь. Отца он не помнил и говорить на эту тему не желал.
Мы поселились, слава богу, отдельно, в бывшей квартире Ефима Михайловича, у черта на рогах. Ни метро, ни магазинов. Оба - младшие научные сотрудники, и совместительство запрещено. Так, решила я. Буду работать, сколько хватит сил. А сил было много. Федя, оглядевшись вокруг, прилег на тахту. Пока я писала диссертацию, давала частные уроки, искала дружбы с мясником и директором книжной базы, он лежал на тахте, глядя в окно на пустырь. Когда родился Федя-маленький, муж пересел с тахты в кресло и уткнулся в книгу. Читал все, что попадалось под руку, даже газету, принесенную ветром на наш балкон.
- Послушай: "Женщина, сидя в ванне, провалилась через два этажа вниз, в квартиру холостяка..." А вот еще: "Поступил в продажу крем для лица "Стендаль"". Наверное, для женщин бальзаковского возраста. Смешно?
По воскресеньям Вера Романовна приглашала нас к себе, кормила обедом. Я и сейчас к ней хожу, хотя обедов больше нет. Мебель, телевизор - все здесь тридцатилетней давности, все изначально неудобное, а тогда, в начале шестидесятых, и полированный секретер, и кривоколенный журнальный столик казались восхитительными, доставались по блату. И книги у них были те же, что у всей служилой интеллигенции: Драйзер, "Книга о вкусной и здоровой пище", "Физики шутят". Тогда ученые впервые выехали за границу, некоторые даже с женами. Друзья приходили послушать про заграничные впечатления, благоговейно рассматривали раритеты: картонный кружок под пивную кружку, спичечный коробок с видом Плевны. Завидовали.
Ефима за границу не пустили - по медицинским показаниям. У него нашли плоскостопие, тогда с этим было строго. Вера Романовна купила мужу шагомер, и в плохую погоду вместо прогулки в парке Ефим шагал вокруг обеденного стола, пока жена терла ему сырую морковку.
Забота о муже у моей свекрови выражалась в ежечасной самоотверженной суете. Она не давала ему есть мучное и выключала телевизор. На его месте я бы осатанела и хлопнула ее по голове журналом "Наука и жизнь". А Ефиму это жужжание нравилось.
- Фимочка, у тебя покраснел левый глаз. Ляг на диван и подремли.
- Ефим, пять минут второго, а свекла не съедена. Тебе велено обедать строго по часам.
- Ты ночью чихнул. Не возражай, я слышала. Пожалуйста, позвони и отмени зачет.
Он спал у себя в кабинете, а она в маленькой комнате, пропахшей сладкими духами. Там, на пыльных полочках, лежала чем-то дорогая ей ерунда: пластмассовая рыбка, сувенирные лапти размером в пятак, коробочка из ракушек "До встречи в Сочи". Мой жизненный опыт был невелик, но его хватило, чтобы понять: Вера Романовна не любила Ефима Михайловича и свою нелюбовь заглушала изнурительной опекой. Для его же блага.
Однажды я зашла к Вере Романовне, чтобы забрать белье в прачечную, и она завела знакомую песню: "Федя в вас влюблен, как мальчишка". Слушать это было тошно, потому что о моем разрыве с ее сыном знали все, только она не догадывалась.
- Вера Романовна, расскажите о своих мужьях. Что, как. И главное, почему.
Она засмеялась, а потом затуманилась.
- Федин отец был главным инженером, а я лаборанткой. Представьте себе: блокада, у меня в Ленинграде - никого, родители погибли. Я без него пропала бы. Он меня на самолете вывез, спас. А потом родился Феденька.
- А что же ваш главный инженер на вас не женился?
- Я его ни в чем не виню: у него была жена, дети.
- Вы его любили?
- Не знаю... Он ухаживал, дачу нам снимал.
- А второй муж?
- Алексей Алексеевич увидел меня уже после войны, на улице. Увидел - и все, пропал. Он меня встречал и провожал, бросал букеты в окно.
- Ну, а вы?
- Я, по правде говоря, водила его за нос. "Потом, не сейчас, у меня ребенок маленький". Он был на все согласен, на коленях стоял... Мы сошлись в конце концов. Он был замечательный человек, умный, щедрый, но я не могла с ним. Ну... Вы взрослая женщина, понимаете. Он уехал работать на Кавказ и там погиб. Подробностей не знаю.
Надевая пальто в ее прихожей, я всегда находила в кармане деньги. "Берите, берите. Только Ефиму не показывайте. Рассердится". Перед Новым годом она позвонила нам: "Ефим Михайлович в больнице. Врачи говорят, что надежды нет". Ей поставили кровать в его палате, и два месяца она не выходила из больницы. Когда все кончилось, я не узнала ее. Старуха с седыми патлами и впалыми щеками. Она улыбнулась мне сквозь слезы: "Что, больше не похожа на Любовь Орлову?"
Наш развод с Федей совпал с годовщиной смерти Ефима Михайловича. Вера Романовна уже примирилась с одиночеством и новость встретила спокойно.
- Я так и знала, что этим все кончится. Вы - умная, яркая женщина, а Федя - обыкновенный. Но вы меня не бросите? Внуку не запретите со мной общаться?
- Вера Романовна! Я вас очень люблю, а Федя найдет себе другую жену, и у него будет счастливая семья.
- Счастливых семей нет,- сказала она с надеждой, и это простодушное желание, чтобы не было счастливых, тронуло меня.
Каждый день я еду на работу мимо дома, где когда-то по воскресеньям нас с Федей кормили обедом. Вера Романовна уже не выходит на улицу, но в хорошую погоду сидит на балконе с веером - мне видно из троллейбуса. Иногда я ей звоню и спрашиваю, не нужна ли помощь.
- Спасибо, милая, пока справляюсь. Читаю с трудом, увы. Не знаете, есть ли такие лупы, чтобы на всю страницу сразу? И еще, если не забудете, напомните, пожалуйста, нашему общему знакомому, что у него есть мать.
1999 год
Татьяна Никитична Толстая
Золотая середина
интервью журналу "Итоги"
- Как вы относитесь к сегодняшнему состоянию культуры в России? Чем она, к примеру, отличается от культурной ситуации десятилетней давности, когда Вы и некоторые другие писатели "новой волны" оказались на вершине читательского признания?