Небольшой магазин словно вмещает в себя лес, болото, поляны, огороды, фруктовые сады и парники. В нем есть все: от клюквы до чернослива (четырех сортов), от черной редьки до бананов. Про обычные морковку-лук и говорить нечего. Десять сортов корейских салатов (5 рублей за сто граммов). Обилие свежей травы. Но главное, конечно, сами грибы, сушеные и соленые. Роскошные белые (первый и второй сорта на нитках, резаные "Ветераны Афганистана" - на тарелочке под пленкой). Подосиновики россыпью. Цены - на любой карман. Соленые белые - 190 рублей кило, волнушки - 20 рублей (при этом они вкуснее). А также грузди белые, грузди черные, маслята и лисички. Человек, привыкший к обычному ассортименту синтетических импортных гадостей (просто добавь воды и выплюнь), радостно кидается на это изобилие. Кинулась и я.
Впервые, можно сказать, за двадцать пять лет эмиграции зам культурного атташе выпил и закусил как человек. Ведь в тяжких условиях вашингтонского застолья, под звон хреновой и бульканье рябиновой, закусывать приходится какими-то муляжами. Соленый гриб в Америке неизвестен. Конечно, голь на выдумки хитра, и профессор, бывало, мучил китайские грибы "шитаки" в пластиковом пакете, добиваясь отдаленного сходства с оригиналом. Но,спросим мы,- а где же смородиновый лист? Где лист вишневый? Нету! А где укроп, переросший все сроки и похожий на палеозойские хвощи? То-то!
Приятно было смотреть на встречу профессора с грибом. Но она могла стать последней. Магазин "Грибы", единственная, может быть, на всю столицу лавка, чтущая традиции московской старины, предназначен на снос. Полдома уже опустело: соседний магазин "Мясо" закрыт. Здание ветхое, спору нет, и требует реконструкции, но, закрывшись, магазин либо никогда не откроется (он, очевидно, государственный, дешевый, и оплачивать аренду дворца ему не по силам), либо его переведут на окраину, где он затеряется и захиреет. А главное - исчезнет последняя ниточка, связывающая наши дни с московским прошлым. Был на Сретенке магазин "Дичь" с рябчиками и куропатками, и где он теперь? Бессмысленные, сверхдорогие магазины, неизвестно для кого предназначенные, вытесняют со Сретенки милую, традиционную торговлю. Продавцы даже завели тетрадь, в которую желающие записывают свои протесты против закрытия любимого магазина. Протесты очень эмоциональные. Суть их сводится к тому, что магазин необходимо сохранить как памятник традиции, московского быта, превратить его в своеобразный заповедник, отстоять от тамерланова нашествия. Ведь сохранение и восстановление истинно московской среды не только в возвращении храмов, варварски уничтоженных в 20-60-е годы, не только в ремонте и строительстве домов, но и в бережном отношении к городскому укладу, к духу места. Иначе опять, как всегда,- что имеем, не храним, потерявши, плачем.
Сохранить этот уклад, дух вполне под силу московскому правительству. Можно, скажем, передать дом инвестору на льготных условиях, с обязательным пунктом в контракте о непременной сохранности магазина, о том, что профиль его менять нельзя, как если бы это был памятник старины - ведь это же и есть самый настоящий памятник. Это не говоря уже о том, что такой шаг был бы истинной, не на словах защитой отечественного товаропроизводителя. И покупателя. Да и самих себя. Ведь когда московское правительство выпивает, оно же не чупа-чупсом закусывает?
На другой день после выпивона у профессора я опять пошла в "Грибы". Магазин горел. Белый дым валил из окон второго этажа. Тротуар был покрыт хлюпающими мартовскими сугробами - наполовину лед, наполовину чваклая каша и усеян битым стеклом. Вдоль тротуара ходил пожарный, волоча за собой шланг, из которого на проезжую часть била вода. Женщины с сумками, подбирая полы шуб, привычно перешагивали через рукава шлангов, стекло и сугробы. Продавцы стояли на улице и смотрели.
- Что же теперь будет?- закричала я.
- Снесут,- отвечал пожарный, почесывая под каской.
- Может, банк построят,- предположил другой.
- Или семьдесят первое отделение милиции,- мечтал вслух милиционер.
- Так что же, значит, магазин теперь уже не откроется?
- Догорит - откроется,- скупо отвечала директорша.- Второй раз за февраль жгут. Сволочи.
Пока горело, пока тушили, я пошла посмотреть, во что превращается Сретенка. Вот "Салон света" наискосок от "Грибов" - для кого он? Кто этот человек? Я зашла в салон: мне нужны были галогеновые лампочки. Прежние полопались, что твой "СБС-Агро". В салоне было светло и пусто. Красивые треугольные и паукообразные светильники свисали с потолка, а внизу, по полу, ползали змееподобные и шаровидные. Я посмотрела на ярлыки - цены от 400 долларов до 1.460 их же за шарик.
Продавец, молодой человек, оторвал взгляд от пустого стеклянного столика, на который он одиноко и задумчиво смотрел с 17 августа.
- Вам что-нибудь пояснить?- с неохотой спросил он.
- Да нет.
Чего уж тут такого непонятного. Он посидел, я постояла.
- А лампочек галогеновых, китайских, быстро-гибнущих, у вас нет?
Молодой человек с заметной неприязнью чуть-чуть приоткрыл рот, словно боялся выронить из него что-нибудь ценное, но потом передумал и снова закрыл. Было тихо как в морге. Слышно было, как по проводам идет ток.
Я вернулась к "Грибам" через полчаса: магазин был темен, на двери висел замок. Но, веря в долготерпение русского народа, я толкнула страшненькую боковую дверь, ведущую в темные недра подсобки. И точно: при свече, на бочках, среди ушатов и ящиков, отбрасывая пляшущие тени на неясные связки чего-то свисающего, сидели продавцы в полном составе и превентивно отмечали Женский день.
- А волнушек на продадите?- без большой надежды спросила я.
- Отчего же,- нетвердо отвечали мне темные люди из мрака.
И какая-то неразличимая женская фигура, высоко подняв свечу, повела меня к прилавку - странно видеть прилавок с тыла - и, добрая душа, накопала ковшом из ведер и волнушек, и клюквы, и соленых огурчиков, и не поленилась взвесить на два рубля укропу,- на здоровьичко, заходите еще,- и там, среди ушатов и корыт с квашеньем, мы с ней поздравили друг друга с международным женским днем, с международной солидарностью всех выпивающих и отмечающих, с отражением тамерланова нашествия, Макдональдсов, мамаев, наполеонов, дефолта, пожаров, наводнений и цунами.
март 1999 года
Татьяна Никитична Толстая
Непальцы и мюмзики
интервью журналу "Афиша"
- "Кысь" - ваш первый романический опыт?
- Первый.
- Нет дебготантского мандража?
- Перед кем же? Кто это у нас такой умный и строгий, кого надо бояться? Я сама - свой высший суд, как мне велели передать... Спокоен и угрюм. Четырнадцать лет писала, и за это время уж как-нибудь выучилась.
- И что, все эти 14 лет - ни дня без строчки?
- Господь с вами! Так не бывает. Роман долго отлеживался: однажды пролежал года четыре вообще без движения. Я, конечно, времени зря не теряла: просмотрела несколько тысяч сновидений, занималась столоверчением, передачей мыслей на расстоянии, прочитала несметное количество текстов, не книг, а именно текстов - ну, газеты всякие, инструкции к гвоздодерам, патриотические листовки, советы на куриных кубиках, сборник стихов на языке коми.
- Вы знаете язык коми?
- Ни слова не знаю.
- А как же тогда?
- А вы разве все понимаете, что по-русски написано? Вот, пожалуйста, вот книга, вот по-русски:
"Объективность основного закона жизни и опыта самости
содержит в себе преодоление неприкрытой отдельности чувства и
идеосинкразии предпочтения, преодоление "смущения" и
отсутствующей умеренности суждений".
Философ писал. А вот вам стихи по-русски, писал коммунист:
"Ребята-ребята, наступит расплата
За пьянство, разбой и разврат.