"Если все живое лишь помарка
За короткий выморочный день,
На подвижной лестнице Ламарка
Я займу последнюю ступень..."
любимые мои стихи и любимое на сегодня движение: вспять, на четвереньки, к истокам.
"Роговую мантию надену,
От горячей крови откажусь,
Обрасту присосками и в пену
Океана завитком вопьюсь".
И все, что в тебе есть иррационального, эгоистического, инфантильного, примитивно-жадного, животного, ты должен в себе раздуть, почувствовать. Это трудно. Мозги, конечно, набекрень и винтом. Зато вырастают фасеточные глаза, как у пчелы. Я уже привыкла. Утром встанешь, ложноножки с кровати спустишь, усиками-антеннами пошевелишь, сигарету в жвала - и за работу.
- Но при таком зрении политические переклички тем более неизбежны. Вот как, к примеру, рассуждает один из ваших героев: "Раньше, конешно, режим строгий был: чуть что, разговор короткий, сразу пырь и дух вон... А теперь нам другая линия дадена: с кривизной, али с загибом, потому как не убивать, а лечить надо".
- Ну, это всегда перекликается. Я думаю, фраза была бы верна и для екатерининской России, и для всей русской истории. Раньше крестьян пороли потом решили, что не надо. Раньше были крепостные - теперь гуляйте, можно. До александровской реформы суд был сословный - после все стали равны перед законом. То нельзя было иметь родственников за границей - то на здоровье. То частная собственность - плохо, то опять пускай. Но, скажем, в Европе, с тех пор как перестало быть принято "пырь" делать, то больше и не делают, а у нас все норовят возвращаться. Я вообще-то хотела убрать или свести к минимуму все политические аллюзии. Меняла и выбрасывала текст кусками, чтобы не давать повода для этого дешевого подмигивания: имеется в виду, дескать, имярек и его поступки. Но тут-то работа и застопорилась: что ни придумаю, недели не пройдет - оно и случается. Напишешь фразу или сцену, а потом в газете читаешь словно бы цитату из своего текста. Например, у меня еще в 1986, относительно невинном году было придумано, что главный враг моих персонажей - чеченцы. Просто так, потому что чеченцев я знала только лермонтовских: "злой чечен ползет на берег, точит свой кинжал". Это еще моя няня пела нам колыбельную. У нас была удивительная няня, я даже думала посвятить роман ей, но не стала... Она была хорошая, а мои персонажи не очень... Короче, на тот момент чеченцев в природе не было. Время идет, появляется Хасбулатов... Так, думаю, пополз... Потом Дудаев... Смотрю точит... А уж когда началась первая чеченская война, то надо было текст менять, но я разозлилась: что это я за раба политкорректности,- и оставила все как было. Никаких намеков тут нет, чистая мифология.
- "Деревенским" языком романа вы тоже няне обязаны?
- Отчасти. Это живой источник, но есть и литературные - Платонов, например. Даль. Придуманных слов в тексте романа, между прочим, мало дюжина, наверно, а из Даля много взято. У него есть дивные поговорки:
"Бей русского - часы сделает".
(Это хорошо бы такой плакат на 2-м Часовом заводе повесить.)
"Живет медведь и не умывшись".
Приветствие:
"Как воруется?"
Много, много там обидного и политически некорректного про разные нации... Но лексику легко заимствовать, сложнее было с синтаксисом, с морфологией - это же не вполне литературный язык, допушкинский, допетровский отчасти, засоренный частицами, старинными глагольными формами. Есть, скажем, такая форма: "он ушедцы" - то есть "он уже ушел", "он есть ушедший". Мне она с детства привычна, от няни, но тому, кто ее не слышал, она будет, наверно, непонятна. Няня была из деревни Плюсса, это между Лугой и Псковом. Там, надеюсь, и сейчас так замечательно говорят.
- Названия глав в "Кыси" соответствуют буквам церковнославянского алфавита: аз, буки, веди и т.д. Алфавит же, как я недавно вычитала, Платон считал моделью универсума.
- Приятно услышать. Платон мне друг... Сначала я хотела главы просто пронумеровать. Но показалось скучно. Что такое - глава 28? Потом решила, что раз роман про книгу, так и сделаем из него книгу. Расставив эти буквы, а у меня уже было написано 75 процентов текста, я обнаружила, что их "имена" аз, или глаголь, или покой - каким-то образом - не полностью, но заметно отражаются в тексте главы. Своего рода мистика, и когда видишь, что она осуществилась, думаешь, ну, наверное, не совсем напортачила.
- При том, что вы описываете общество полуграмотное, одичавшее, ваш роман - своего рода гимн книге, она у вас и символ неосознанного протеста, и знак надежды.
- Люблю я ее, книгу.
- Но на каждом шагу слышишь, что книга уже не играет прежней роли.
- Играет, играет. Пугающе большую роль играет книга в нашей жизни. В голодные годы - конец 80-х, начало 90-х, когда нечего было есть, кроме пластмассы, да и на ту денег не было, кто бы мог вообразить, чтобы читали книги в таком количестве? А помните, какие были тиражи у "Нового мира"? Полтора миллиона. Где эти люди? Полегли в боях? Сейчас много читают дряни, слов нет, но и хорошее читают и издают. Бывает, зазеваешься,- а тираж раскуплен. А кто мешает народу прочесть хорошую книгу? Да никто. Враги тут что-то давно не проходили. Но каждый делает свой выбор, и такой странный... Впрочем, я "культурного" читателя наизусть знаю, надоел он мне, я сама такая. Мне интереснее читатель дикий, невежественный, чтобы мозг был как заросший пруд. Таинственный, как шимпанзе или удод.
- С какой целью своего главного персонажа по имени Бенедикт, человека из народа, вы наделили родовой интеллигентской чертой - готовностью к предательству?
- Да это обычная человеческая черта. Человек из народа не хуже и не лучше в этом смысле, чем интеллигент. Только интеллигенту предательство попомнят, поставят лыко в строку, а мужика, человека из народа - не тронь, он же у нас дитя природы. Он будет свинья свиньей, а ты благоговей и аплодируй. Потому что он "знает". "Знание" у него. Мне хотелось понять, что это за "знание"... А вообще в этом "старинном споре славян между собой" я на стороне интеллигента, а не народа, по одной простой причине: интеллигент, по определению, это тот, кто хоть что-то осознал, а народ - это тот, кто не осознал. Интеллигент - это тот, кто хочет блага не только для себя, а народ - только для себя лично. Интеллигент борется за чужие права, а народ за свои собственные, и так далее. Вот почему интеллигент иногда, и часто, ошибается (и тут же раздается улюлюканье), а народ всегда, будто бы, прав. И заметьте, ему, народу, НИКОГДА стыдно не бывает. И он НИКОГДА не испытывает потребности извиниться. А интеллигент постоянно извиняется, и никто его еще ни разу не простил. Если я не права, приведите мне обратный пример.
- Кысь. которой до смерти боится Бенедикт, это и есть внутренний страх?
- Это много чего... Она в лесу живет, и если о ней думать, то она придет.
- Почему ваши обездоленные герои живут под лозунгом: мыши - наша опора?
- А как же! Уж чего-чего, а мышей-то на наш век хватит. Когда культура осыпается, как штукатурка, и каменный век пятнами идет по всей территории нашей великой державы, то есть когда человек убавляет свое человеческое присутствие, становится все менее и менее нравственным и впадает в животное состояние, животные это чуют и движутся к нему навстречу, как к родному. Встречают блудного сына. Клопы, тараканы, блохи, микробы, вирусы, крысы... Зимние комары, которые пешком под одеялом ходят. А почему в годы войн вши появляются, где они раньше-то гуляли? Почему грибы растут нехорошие? Опять-таки:
"Мы прошли разряды насекомых
С наливными рюмочками глаз..."
Мыши - это еще хорошо. Серенькие такие, домашние. Делят с нами этот мир. Доедают за нами.
- Мир-то у вас кошмарный, но отчасти даже и уютный. И жить там вроде можно.
- Да запросто. Живем же как-то. И будем жить - долго-долго. Готовьте зипун, валенки, книжки. Зима - это надолго.
- Какие, пользуясь вашей терминологией, последствия постоянных взрывов вы видите в современном обществе?
- Да ведь недаром сказано: вы, звери, господа.
2000 год
Татьяна Никитична Толстая