Тридцать лет назад Мария Яковлевна была для Марины загадкой. Маленькая, строгая, она всегда вела занятия стоя, не позволяла себе сесть на стул. Она ни разу не зевнула, не чихнула при студентах. Никому не удалось встретить ее в туалете. Студенты не могли себе представить, как она моет пол в кухне или завтракает в бигудях. Никто не делал столько добра, сколько делала Мария Яковлевна. Она дотемна просиживала с отстающими, спасала от отчисления, давала деньги попавшим в беду. Но делала она все это неумело, с неправильным для благодеяний выражением лица.
В Марининой группе было всего два мальчика, и оба из провинции. Один мастер спорта по прыжкам в воду, другой - сын колхозника. Молодые люди маялись на занятиях Марии Яковлевны и учиться не собирались.
- Товарищи, почему вы не перевели текст?
- Мария Яковлевна, у нас словарей нет. В библиотеке не дают, а купить денег не хватает. Мы ведь не ленинградцы...
На следующий день Мария Яковлевна принесла из дома свои словари и, краснея, вручила их двум бездельникам.
- Берегите эти книги, товарищи: они с дарственными надписями. Как сдадите зачет, верните, не задерживайте.
Не пытаясь сдать зачет, провинциалы тихо отчислились, умыкнув словари. Некоторое время Мария Яковлевна ходила задумчивая, но выводов не сделала и снова и снова верила в душевную красоту малоимущих, но деньги и книги никогда не возвращались назад.
Обмануть Марию Яковлевну было нетрудно: в ход шло первое, что приходило в голову:
- Товарищ Петченко, почему вы пропускаете мои занятия? Я даю материал, которого нет в учебнике.
- Мария Яковлевна, тетю не мог одну оставить. У нее началось дыхание Чейн-Стокса.
- А вы, товарищ Малышев?
- Из общежития было никак не выбраться - канализация разлилась. Нечистоты прямо по колено стояли.
- Но ведь стихийные бедствия не могут длиться месяц.
- Извините, замотался по комсомольским делам - меня ведь на секретаря выдвигают.
Если бы Мария Яковлевна рассмеялась вместе со всеми, ее бы полюбили, если бы пригрозила двойкой, ее бы поняли. Но ее томительное благородство обескураживало.
- Товарищи, назначьте сами удобное для вас время, я позанимаюсь с вами дополнительно.
Уважение к ней росло с каждым годом, но любви не было. Нет, любви не было.
Мария Яковлевна читала историю мертвых языков и вела семинар по фонетике живого. Надо было иметь нечеловеческую волю, чтобы не прогулять лекцию по истории языка в субботу, в декабрьские сумерки. На третьем курсе Мария Яковлевна читала лекцию о готском синтаксисе для одной Марины, которую никто не ждал по субботам в вестибюле факультета, и за это Мария Яковлевна полюбила ее.
Весной в открытые окна фонетической лаборатории, выходящие на гаражи, влетал хорошо артикулированный мат. Эти односоставные конструкции с двумя-тремя ключевыми словами показывали тесную связь между школой и жизнью. Мария Яковлевна хорошо усвоила, что пролетарий будет всегда прав, а старая преподавательница, да еще еврейка, виновата и осмеяна, и поэтому она неумело делала вид, что ничего особенного не происходит.
Мария Яковлевна была замечательным преподавателем для тех, кто не сопротивлялся знаниям. Сопротивлялись многие, те, кто мечтал работать с живым разговорным языком. А этому она научить не могла. Она учила для науки, не для жизни. Может быть, ты и полюбил душой омонимию морфем или роль нёбной занавески в немецких диалектах, но на работу за границу поедут совсем-совсем другие.
Оба семестра над Университетской набережной дул ветер. Он приносил потоки воздуха, от которого студенток охватывало то неясное томление, то жажда знаний. На филологический факультет ветер приносил пустые грезы. В день открытых дверей в актовом зале собирались желающие поступить в университет.
- А правда, что с третьего курса стипендию платят в валюте?
- Вот вы сказали, что на португальское отделение принимают шесть человек. Один будет послом, а остальные?
- Куда поступить, чтобы наверняка попасть за границу?
Марина уже была старшим преподавателем, когда случилась беда: дочь Марии Яковлевны утонула, перевернувшись на байдарке. Аня погибла в начале лета, и Марина понимала, что до начала учебного года она не увидит Марию Яковлевну. Позвонить или нет? Что говорят в таких случаях? А вдруг от таких звонков ей будет еще тяжелей? Не позвоню...
Осенью Марина столкнулась с Марией Яковлевной в вестибюле и кинулась к ней с запоздалым сочувствием.
- А ведь вы единственная, кто не позвонил и не пришел ко мне после гибели Ани,- сказала Мария Яковлевна, уклонившись от объятий, и вышла на набережную.
Она продолжала ходить на факультет и была ровна и приветлива, как прежде, только перестала красить волосы. Новые студенты, так же, как когда-то Марина, побаивались ее: никогда не улыбнется. Больше к Марии Яковлевне Марина не ходила. Все дела решала на кафедре.
Как и много лет назад, плывет мимо факультета, стоя на льдине, чайка, потерявшая всякое чувство ответственности. Пригретая на факультете дворняга, одинаково любимая и германистами, и романистами, укладывается на ночь у батареи перед бывшим партбюро, не зная, как сложится завтрашний день. Студентка сидит на подоконнике, прижав к груди учебник латыни, и смотрит в темное окно.
А Марина, проходя мимо университета, часто видит Марию Яковлевну, хотя ее давно нет в живых. Мария Яковлевна идет впереди не спеша, в старомодном пальто, руки ее пусты. И ее нельзя обогнать.
1993 год
Наталия Никитична Толстая
Хочу за границу
После университета Марину распределили в Институт языкознания. Натертый паркет в коридоре, шкафы, набитые "Филологическими вестниками", и гробовая тишина. Научные сотрудники сидели по комнатам и писали, писали... или выписывали из книг на карточки. Здесь была не библиотечная тишина, а другое - тишина для старения и выхода через академический двор - на пенсию. Здесь работали те, кто любил каузативные конструкции и нулевой артикль, дуративные глаголы и пучки фонем. Говорили здесь особым научным языком, который Марине никак не давался. Нельзя было сказать: "Ой, я в статье страницы перепутала",- надо: "Допустила погрешности в пагинации".
Из института за границу ездил только директор, и только в Австрию. Возвратившись, вешал объявление:
"Лекция с показом слайдов "Две недели в Австрии" (по личным
впечатлениям)".
Полтора часа сотрудники смотрели на заснеженные хребты, хребет за хребтом...
- Вот это Нина Сергеевна из Москвы и я, в темных очках. Трудно узнать, да? Тут мы с членами общества "Австрия - СССР"... Вот мы вручаем сувениры на молокозаводе... Мы с Ниной Сергеевной дома у активиста общества...
Всех побывавших за границей Марина делила на две категории.
Тип первый. Взгляд рассказчика туманится, ему никак не согнать с лица особую мечтательную улыбку, которая появляется после зарубежной поездки: вам, тут живущим, не расскажешь, не объяснишь. Какие там дороги! А сыр! А как меня принимали!!!
Тип второй. У рассказчика скучное лицо и тухлый взгляд.
- Паршивая страна. Город называется! Сто тысяч жителей. У нас в Дачном больше народу живет. Я там есть не мог. Хлеба вообще не дают, вместо масла маргарин. Ни разу чая заваренного не предложили. По телевизору вообще смотреть нечего.
Лицо рассказчика покрыто нездешним загаром. Пиджак, рубашка, носки все на нем куплено с толком, не спеша, в хорошем магазине. Ежу понятно, что он будет ездить туда, где все плохо, до последнего дыхания.
Когда Марине предложили перейти в университет, на преподавательскую работу, она согласилась сразу. И очень ей захотелось съездить за границу - в Данию, куда же еще.
Желание поехать в Данию легко можно объяснить городу и миру: человек десять лет преподает датский язык и литературу. Так можно посмотреть, что за страна такая, а? Нет?