совсем молодые люди, называющие себя футуристами, куражатся над
дорогими русскому сердцу именами, пытаются опоганить святые места
и памятники старины, разрушить театр, с его гуманистическими
традициями. Он должен сказать обо всем этом, что думает. Хватит,
пора кончать с этой отвратительной вакханалией, которая
продолжается больше пяти лет, пожалуй, начиная с появления нового
журнала "Аполлон". Алексей Толстой вспомнил, с какой радостью и
ожиданием он воспринял приглашение нового журнала к
сотрудничеству, появление там своих первых крупных вещей,
серьезную поддержку на первых порах со стороны редакции и близких
журналу сотрудников: Волошина, Кузмина, Зноско-Боровского, всех
не перечтешь. Была интересная борьба, высказывались серьезные
мысли, печатались Бенуа, Бакст, Волошин, Николай Рерих,
Кустодиев, Иннокентий Анненский, Блок, Брюсов. Сколько в жизни
перемен, а там до сих пор парит дух благолепия и почтительности
перед "Аполлоном"" (стр.55-56).
Где - "там"? "Отвратительная вакханалия" происходит в "Аполлоне" или в стане его противников? Принимал ли в ней участие Толстой? "Аполлон" - это хорошо или плохо? И о чем здесь вообще речь?
А вот как происходит таинственный, волшебный творческий процесс.
Глубоко проникнувшись тривиальной мыслью о том, что писатель должен быть наблюдательным, В.Петелин усердно лепит образ:
"Много личного, автобиографического вложил в этот роман
Алексей Толстой. Разумеется, пришлось и туману напустить, все
перемешать, перепутать, чтобы не упрекали его в портретности"
(стр.60). "Надо, думал он, только запутать читателя" (стр.57).
"Все они принимали его за своего, в любом салоне, ресторане,
квартире перед ним открывались не только двери, но и души людей.
К каждому он находил ключик, с помощью которого мог открывать
самые затаенные уголки человеческой души" (стр.54), "благодаря...
умению войти в любую компанию как равный и свой человек, Алексей
Толстой мог свободно проникнуть в чужие тайны, ему свободно
рассказывали интересные эпизоды, случаи... возвращаясь... к себе
в гостиницу... лихорадочно записывал их" (стр.47).
Вот так, торопливо и воровато, "притворяясь своим", граф Толстой (у В.Петелина писатель постоянно обращается к себе самому: "граф Толстой"!) записывает чужие тайны, затем напускает туману, и,
"лежа в мягкой, уютной постели, он чаще всего приходил к
выводу, что приятного гораздо больше в жизни, чем удручающего"
(стр.66), "и весь оставшийся день провалялся на мягкой надувной
подушке" (стр.39),
перечитывая собственный рассказ:
"он радовался, когда писал эту сцену" (стр.40), "да, хорошо угадано здесь его состояние... Довольно точно в психологическом отношении угадано и его состояние, когда..." (стр.41), "да, пожалуй, он правильно закончил" (стр.42).
Сомнительно, чтобы такой творческий метод: проникнуть в чужую тайну, напустить туману и потом на мягкой подушке с удовольствием перечитывать написанное - порождал хорошую литературу. Сомнительно, чтобы мелкое крошево из частных писем, обрывков записей, материала рассказов и литературоведческих домыслов давало адекватное представление о мировоззрении, о внутреннем мире, о творческом методе писателя. Соединяя несоединяемое, склеивая несклеиваемое, В.Петелин верен своему принципу: не высказывать никаких своих взглядов на жизнь и творчество героя, давать ему высказываться самому. Однако то, что и как он заставляет его высказывать, как раз и выдает представления В.Петелина о писателе. И представления эти чрезвычайно странные.
Петелинский Толстой не полагается на свое воображение. Он, как мы видели, подслушивает чужие тайны и лихорадочно записывает. Все, что удается ему создать значительного,- автобиографично. Случайные оговорки? Литературовед неудачно выразился? Нет, это концепция. Вспомним, выше К.Чуковский говорит:
"Власть автора над своим материалом безмерна".
В.Петелин исправляет:
"Может, потому, что материал-то повести уж очень хорошо мне
известен..." (стр.263).
Отказывая писателю в праве на воображение, В.Петелин отводит ему роль соглядатая. Посмотрим на одном примере, к чему это приводит.
Добравшись в 1919 году на пароходе "Кавказ" из Одессы до Константинополя, Толстой с семьей погрузился на пароход "Карковадо", направлявшийся в Марсель. Не так уж много времени заняло это путешествие. Но это было болезненное расставание с родиной; впереди - неизвестность, позади страна в огне. Толстой и Крандиевская на всю жизнь запомнили это короткое путешествие. Оно нашло отражение в творчестве и того, и другого. Оно донесено до нас воспоминаниями и стихами Крандиевской, а также рассказом "Древний путь" Толстого. Путь из Одессы в Константинополь описан также в повести "Ибикус", сюжетно сюда же примыкает рассказ "На острове Халки" и еще кое-какие мелочи. Материал обширный, для добросовестного исследователя жизни и творчества писателя - интереснейший в благодарнейший. Пересказать этот жизненный эпизод не составляет никакого труда: все написано черным по белому. Если уметь читать. Что ж, вот и пересказ.
"Пароход "Карковадо" шел древней дорогой человечества.
Геллеспонт, Эллада, ущелья Арголиды, Гиперборея..." (стр.170).
Остановимся на минутку.
Странное перечисление. Геллеспонт - это Дарданеллы, Эллада - это Греция, Арголида - это часть Греции, ущелья Арголиды - это, надо полагать, суша... как же там пройдет пароход? Гиперборея... Позвольте, пароход ведь идет к югу? А гиперборейцы - это крайний север. И на какой карте можно найти "Гиперборею"?
А ни на какой. Гиперборейцами в древности (см. Гесиода, Пиндара, Геродота) назывались легендарные или полулегендарные люди, живущие на крайнем (для греков) севере, "за северным ветром". Наряду с ними на севере жили также лысые люди, козлоногие люди и люди, спящие шесть месяцев в году. Кто хочет, может верить в их существование, как и в существование гиперборейцев. Несколько месяцев в году у гиперборейцев гостит Аполлон, покровитель искусств. Гиперборейцы - модный образ в начале века, существовало издательство "Гиперборей", ежемесячник "Гиперборей"; "пылающей Гипербореей" образно именует Толстой в рассказе "Древний путь" горящую в огне Россию, страну искусств, страну культуры. Кажется, это совершенно элементарные сведения? Странно не знать таких простых вещей исследователю предреволюционной эпохи, автору многочисленных книг о Толстом!
Следующие шесть страниц в книге В.Петелина (стр.170 и далее) принадлежат, вообще-то говоря, перу Толстого... Только они так чудовищно искажены и взяты из стольких произведений (я насчитала минимум три), что я не решусь настаивать на авторстве Алексея Николаевича... Ну, например:
Рассказ "Древний путь":
"Прозвенели склянки. Сменялась вахта... Он закрыл глаза и с
отчаянной жалостью вспомнил Париж, свое окно... голубые тени
города... внизу понукание извозчика... свой стол с книгами и
рукописями..."
В.Петелин:
"Прозвенели склянки. Сменялась вахта. Толстой закрыл глаза и
вспомнил Москву, свое окно, выходящее в тихий арбатский переулок,
утреннее пробуждение города, внизу понукание извозчика, свой стол
с книгами и рукописями..." (стр.170).
Нужны ли комментарии?
Далее - несколько страниц, целиком составленных из обезображенных отрывков из "Древнего пути", "Ибикуса", "На острове Халки"... Вот что якобы вспоминает Толстой:
"А как трогательна была вечерня на палубе... Дождичек...
Потом звездная ночь. На рее висит только что зарезанный бык. И
архиепископ Анастасий в роскошных лиловых ризах, с панагией
служит и все время пальцами ощупывает горло, словно от удушья,
словно его давит кто-то... Как это он сказал?.. Да... "Мы без
Родины молимся в храме под звездным куполом. Мы возвращаемся к
истоку - к Святой Софии. Мы грешные и бездомные дети... Нам
послано испытание..." Как пронзительно действовали эти слова,
некоторые плакали, закрываясь шляпами, а другие с трудом