Ну и пусть себе летят, а настоящая леди, Ватсон, узнается по обуви. Мы не можем ждать милости ни от природы, ни от государства, запершего вожделенные туфли на высоченных каблуках в валютные «Березки», да еще и наглухо завесившего окна подолами занавесок, чтобы больше желалось, глубже вздыхалось, волшебное представлялось. Мы все — настоящие леди, мы все неузнанные Золушки, пустите нас, нам только бы примерить. Вот увидите, как сразу все переменится, как тыква снова станет золоченой каретой, мыши серыми рысаками, рубище — бальным нарядом. Нам впору, впору эти хрустальные башмачки — на высоком каблучке, конечно, — и ведь только они переживут полночь, только они не обратятся в пепел и золу, не подведут, не предадут, вознесут над кастрюльной прозой кухонного очага, над картофельной шелухой убегающих дней, отсчет которым уже начат.
Но нам не дают, нас не пускают, как никогда никого не пускают в тот воображаемый мир, где мы будем самыми пленительными, вечно юными, легко перебирающими невесомыми балетными ногами, белым лебедем взмывающими над сценой мира под немолкнущий гром аплодисментов полутемного зала, неясно, но несомненно набитого прекрасными принцами — нашими до гроба. Летим — и быстрой ножкой ножку бьем.
Разве, — мерещится нам, — ноги не главное оружие женщины? И мы перебираем весь дешевый и бессмертный военный словарь любовных битв: пленять и завоевывать, стрелять глазками и опутывать чарами, ранить стрелой Амура или расставлять сети Купидона, покорять или сдаваться, использовать весь арсенал женских штучек. «Сексбомба»: бабах! — и всех наповал. В порохе ярмарочной пиротехники, в копеечном театральном пламени, под гром нарисованных барабанов мы на миг представляемся себе упоительно неотразимыми. «Так вонзай же, мой ангел вчерашний, в сердце острый французский каблук!» — Да уж непременно, не сомневайся.
Каблук — вечное стремление ввысь. Те, кто летал во сне, знают, что крылья — в ногах, недаром же у Гермеса крылатые сандалии. Подняться вверх, оторваться от земного притяжения, воспарить — не это ли заставляет нас втискиваться в неудобный, противоестественный, в природе не встречающийся костоломный предмет: туфли на шпильке? Чем круче изгиб подошвы в этом пыточно-средневековом сооружении, чем выше каблук, тем больше наш ужас и восторг: удалось! получилось! хожу без костылей! Подвиг Маресьева впечатляет, но мы-то добровольно, буднично совершаем этот подвиг годами! Все мы прекрасно знаем, что от высоты каблука зависит абсолютно все: посадка плеч и изгиб шеи, блеск глаз и улыбка; долгая, долгая, счастливая жизнь; что лебедь в шлепанцах невозможен, леди в чунях — противоестественна, ангел в валенках — немыслим.
Пусть каблук то и дело выходит из моды, все равно страсть к полету сильней. Котурны, танкетки, «платформы» — неважно, главное — приподняться над земным прахом. И даже если никто не посмотрит, никто не оценит, если умный Шерлок Холмс ушел в свои клубы опиума, как современный принц безвозвратно, не попрощавшись, уходит в Интернет, если глупый Ватсон ошеломленно смотрит в пламя камина, не понимая, как же он мог так проморгать очевидное, — мы все равно приподнимаемся и летим, светлым ли утром, отражаясь во встречных стеклах и зеркалах, темной ли ночью, по преступным улицам, сторонясь подворотен и стражей порядка.
Легкий, торопливый гром солдатских сапог под окном: ночной дозор? — нет, запоздалая девочка, наша дочка, наша сестричка, шарахаясь от полуночных негодяев, летит домой на длинных ногах. Ей страшно, ей кричат вслед, в кулачке у нее бесполезный газовый баллончик, и до метро еще много длинных кварталов, много углов и мало просветов, и мало ли что может случиться.
Стойкий оловянный солдатик и картонная балерина в одном лице, она знает, что такое ночь. Ноги — оружие женщины, и это она тоже знает. На ногах у нее модные, упоительные и омерзительные ботинки: на толстой подошве, с кнопками, заклепками, шнуровкой: не то горнолыжные, не то десантные — в самый раз для городских джунглей. Прочные, быстрые, в меру тяжелые; и если кто догонит — она разворачивается, ударяет сапогом и быстрой ножкой ногу бьет.
И убежит, и добежит, и вернется домой, и все будет хорошо, все будет очень хорошо, бесконечно прекрасно — просто потому, что мы так хотим.