В глазах Ольги читалось понимание. Они были родственными душами, - он и тот безымянный автор, - и Генка живо представил себя на его месте. И такое чувство обиды охватило его, что он заскрежетал зубами. Будто бы не тот, его собрат, а он сам вышел из редакции со своим романом под мышкой - оплеванный, раздавленный, уничтоженный.
Он молчал. Молчала и Ольга. Он глядел в пол, - весь под впечатлением от услышанного, - она - на него. На столе монотонно отстукивал время будильник, за окном давно стемнело. Молоденькие веточки на вершине березы шелестели юной листвой и, таинственно перешептываясь между собой, с любопытством заглядывали в кухню через окно, которое эти двое, что сидели один против другого, забыли задернуть шторами.
- Но ты не думай, - прозвучал в тишине ободряющий Ольгин голос, - это скорее исключение... Да и вообще, это я об одном издательстве, про другие не скажу, не знаю.
Он ничего не ответил, казалось, даже не слышал ее. Уставившись в одну точку, витал мыслями где-то в другом месте, но не здесь. Может быть, там, где совсем недавно умерли герои его последней повести...
- А твои рассказы, где они? - внезапно спросила Ольга. - У тебя? Или..
- Там... слева от телевизора, - рассеянно ответил он.
Потом поднял голову.
- Что, почитать хочешь? - И махнул рукой: - Да ладно, кому они нужны...
- Зря ты так, Ген... А вдруг?..
- Чего там вдруг... Я все понял.
- И что же решил для себя?
Он встал, подошел к окну, выпустил струю дыма, и она причудливым орнаментом растеклась клубящимся кругом по стеклу.
- Буду писать дальше.
- Зачем?
- Это моя жизнь. Я не могу не писать.
- Но для кого?
- Для себя.
- В стол?
- Пусть так. Но когда-нибудь, после моей смерти, это прочтут и скажут: "Не зря жил человек, оставил память людям". Иначе не стоит и жить. Незачем. Пить, есть да спать - это ты называешь жизнью?
Он загасил сигарету, порывисто обернулся. Лицо перекошено, горящий взгляд. А с губ - поток тирад одна за другой, рвущих пополам душу, бьющих в самое сердце:
- Я не хочу тлеть никому не нужной головешкой; хочу гореть, давая людям свет и тепло, а не угар и смрад! Я должен прожить свою жизнь так, чтобы мне не было стыдно перед самим собой и людьми за то, что я жил! Я не хочу деградировать подобно многим! У меня есть цель, и одною ею я живу! Жизнь без цели приводит к деградации личности. Так сказал Карнеги, и это стало моим девизом, жизненным кредо! А помнишь, что сказал Марк Твен? "Прожить надо так, чтобы даже гробовщик оплакивал твою кончину!!"
Ольга поднялась, сделала шаг, оказалась рядом. Совсем близко. И руки сами собой легли ему на грудь.
- Генка, какой же ты... - она подбирала слово, бегая взглядом по его зрачкам. Подобрала: - ... славный.
Он обнял ее за плечи. Миг - и их губы, казалось, сольются в поцелуе. Ведь так близко, ближе некуда!.. Но Генка тонко уловил: момент был не тот. Нельзя. Не время. Она тоже понимала это и молчала, не намекая на сближение ни словом, ни жестом. Медленно повернув голову, она отошла, скользнув взглядом по желтым прямоугольникам окон в доме напротив, по верхушкам деревьев, зеленеющим в свете из этих окон.
- Почему ты не расскажешь о себе? - спросил он. - Мы ведь договорились.
Она с улыбкой повернулась к нему:
- Поздно уже, Генка. Мои, наверное, волнуются. Ленка спрашивает, где мама, а бабка отвечает, что она вот-вот вернется. Я оставила записку.
- Так у тебя дочь?
- Ей уже пять лет.
- И муж?
- Мы в разводе.
Генка едва кивнул, слегка нахмурившись:
- Понимаю. Не сложилось...
Ее губы дрогнули, печать грусти легла на них. Помолчав, словно меняя недавнее решение, Ольга заговорила:
- У него был другой идеал в жизни, нежели у тебя. Ты посвятил себя литературе, а он - выпивке. Каждодневной, ежечасной. Без этого себя не мыслил. Его не интересовала ни я, ни наша дочь. Если он и слышал эту фразу Карнеги, то понял ее в другом смысле. Что такое водка - ты знаешь; что такое пьяный муж, едва стоящий на ногах, тебе тоже не надо объяснять. Ежедневные скандалы, брань, мат: трех-, пяти-, семи-, девятиэтажный! Потом подозрения в неверности, слежка, рукоприкладство... начал избивать меня, затем маму...
- А твой отец?
- Он умер. Мы одни.
- Прости...
- Он стал приводить друзей, распивать с ними на кухне, и оттуда я слышала его пьяный рев. Кричал, что я шлюха, потому что всегда возвращаюсь домой поздно, и если он выследит-таки моего хахаля, то убьет нас обоих. А потом и тещу до кучи - двумя тварями станет меньше.
Ольга замолчала, снова закурила и так же уставилась в окно, как и Генка незадолго перед этим. Она переживала, это было заметно: затяжки следовали одна за другой.
- Его зарплаты или, вернее, того, что он от нее приносил, хватало максимум на неделю. Я зарабатывала немного; приходилось порой в прямом смысле слова класть зубы на полку. К концу каждого месяца мне нечем было кормить семью; хорошо, помогала мама. Я отказывала себе во всем, мне важно было одеть и обуть Леночку, чтобы она выглядела не хуже других и на нее не показывали пальцем. А ему было на это наплевать. Он просыпался после очередной попойки и кричал, что я не даю ему жрать, потому что у меня под юбкой прячется мой альфонс. Чашу переполнила его последняя выходка. Леночка налила себе рассола в кружку, а он вырвал у нее из рук банку с огурцами, ударил ее по лицу и закричал, чтобы она не смела трогать его лекарство, иначе он ее будет пороть ремнем...