Лео вошел внутрь; в нос ударили запахи краски и известки, а старый грек, первым заметив рыцаря, живо спустился с лесов, поприветствовал и торопливо побежал куда-то к выходу, но почти сразу вернулся. Он бережно неся какой-то сверток.
— Смотри, вчера закончил!
Торнвилль аккуратно развернул тряпицу — да, красота. Все ухватил художник, и исполнил прекрасно. Два небольших портрета практически не отличались друг от друга. По крайней мере, нельзя было указать, на котором Элен больше походила на себя.
— Чудесно! — восхитился юноша. — Отменная работа. Держи остальное!
Грек поблагодарил, поинтересовался, что с ногой.
— Так получилось. Мог и вовсе не прибыть, — не вдаваясь в подробности, ответствовал рыцарь.
— Понятно. Не живется людям в мире, а ведь могли бы.
— Думаю, что да. Но не хотят. Да и не от них это порой зависит…
День-два спустя Торнвилль, лучезарно улыбаясь, протянул Элен де ла Тур ее портрет. Та распаковала, посмотрела, сказала:
— Ты коварный. Вот зачем мы ходили смотреть росписи.
Странный оказался комплимент — скорее мягкий упрек, но Лео остался доволен. Он не мог выносить одного — равнодушия. Поэтому упреки его не огорчали.
Отдадим Элен должное — хоть пылкость и навязчивость Торнвилля были ей не по нраву, он никогда не слыхал от нее грубого слова или приказа отстать.
Конечно, скажи она это вслух, он вряд ли бы ее послушал, но ее молчание только придавало ему уверенности в том, что его осадные действия все же имеют определенный успех. Назвала коварным? Что ж, Торнвилль решил быть даже таким, если это помогает приблизиться к цели.
Однако портрет ее не пронял. И тогда Лео начал посылать ей любовные стихи, которые, хотя в целом и не любил, но, надо отдать должное, кропал сам и делал это лучше, чем можно было ожидать. Сказалось дядино обучение и любовь к угасшей греко-римской культуре.
Торнвилль не напрашивался на комплименты, но один раз Элен сама похвалила его, даже не выказав недовольства сравнением с роковой гречанкой Еленой, которое встретилось в стихе.
Это произведение выглядело примерно так:
Торнвилль постоянно отлавливал свою Львицу на богослужениях, на улице, и всегда результат получался разный — то она, завидев его, исчезала в первой попавшейся торговой лавке, то соглашалась побеседовать.
Лео рассказывал ей о местах и древних городах, которые ему довелось поглядеть на Кипре и в турецком рабстве, а затем плавно переходил к теме любви. Элен слушала — и молчала. Главное, он никак не мог понять, что творится у нее в сердце. Если он ей нравится, почему она не отвечает ему взаимностью, порой избегает? Если не нравится, то почему не скажет прямо, позволяет ухаживать за собой?..
Бедолага Торнвилль! Сколько поколений воздыхателей до него бились над этими вопросами! А сколько поколений после него будут так же биться! К чему рассуждать об этом, когда все лучшее написано и сказано?! Один старик Шекспир чего стоит, или великий слепец Мильтон!..
Порой беспочвенная ревность обращала Торнвилля в кипящего страстями Отелло, порой он был изобретателен, словно Фальстаф, а порой — беспредельно нежен, как Ромео, или коварно злобен, словно Ричард Третий.
Как говорил мильтоновский Адам:
В тяжких раздумьях тянулись долгие дни и особенно ночи, перемежаемые нудной службой. Торнвилль стал меньше бывать в тавернах, все чаще мысленно беседуя с возлюбленной, глядя на ее портрет, помещенный в его скромных покоях в "оберже". Джарвис по поводу любовных томлений Лео как-то скептически высказался сэру Грину в духе того, что, мол, скоро и этот, как Пламптон, дойдет до ревностного самобичевания вместо того, чтобы, как и подобает мужчине… в общем, ясно.
А у Лео все сильнее зрела мысль о том, что, возможно, Элен ожидает его предложения о замужестве. Как еще можно объяснить эту ее непоследовательность? Казалось, ответ найден, остальное, как всегда, просто.
11
Началась осень, принесшая Родосу мало радости. Было ясно, что на острове неурожай, который едва-едва могли бы компенсировать все усилия по закупке зерна, предпринятые весной и летом.
1 сентября 1478 года великий магистр принимал у себя главного мастера монетного двора, отца Доменико, и имел с ним разговор по поводу чеканки дуката по новому стандарту. Эта новость благодаря разного рода утечкам быстро разнеслась по острову и вызвала ряд неодобрительных пересудов — дескать, теперь жди обесценивания денег.
Этого действительно следовало ожидать, и начавшийся на острове голод только лишний раз подтвердил опасения бюргеров по поводу обесценивания. Тут хоть новый дукат чекань, хоть старый — все одно: если еды не купишь, деньги резко обесцениваются. Подкаркивал и секретарь великого магистра Филельфус, вечный брюзга, а к нему прислушивались.