— Тогда слушай! — гневно проговорила Элен де ла Тур, глядя в глаза Торнвилля. — Ты много говорил о своей любви, что превыше смерти. И теперь я требую от тебя исполнить клятву, которую ты так беспечно и легкомысленно дал мне. Понял, чего я требую?
— Моей смерти! — выпалил Лео, не веря ушам своим и словам ее — но так и было!
— Да. Точнее, твоей жизни. Ты предложил — я беру ее. Только чтобы проучить тебя. Что, приехали?
— И как… Как это будет? — спросил Лео, готовый даже на такую жертву, хоть и не очень понимая, как это осуществить.
Элен, кажется, удивилась: "Игра все еще продолжается? Странно. Ну что ж".
— Я уступаю твоей страсти, — сказала она, — а ты отдаешь мне жизнь. Но не только ее, а и свою бедную душу заодно, которую ты погубишь.
— Значит, самоубийство?
— Да. Но я не позволю тебе умереть почетной смертью в гуще врагов, как гибнут рыцари во славу своих прекрасных дам. Твоя смерть будет обыденной. Это тоже часть платы. Или получается уже слишком дорого?
Казалось, Элен откровенно издевается над Лео, но исступление его ума оказалось превыше всего.
— Говори, как это будет!
Она вновь посмотрела ему в самую душу — казалось, в ней шевельнулось сострадание… Но Каменная Дама была неумолима. Вновь ожесточившись, она произнесла:
— Я дам тебе яд, медленный, но верный… Он начинает действовать сразу, так что не думай, что потом удачно вы-тошнишься. Противоядия к нему нет. Примешь его у меня дома. У тебя будет несколько часов, которые ты проведешь со мной, потом спокойно вернёшься в свой "оберж", уснешь и не проснешься. Выбирай — я или жизнь и спасение души. Но делай это немедленно — больше такого случая я тебе не предоставлю. Наша игра зашла слишком уж далеко, и требует развязки. Что ж медлишь? Трусишь? Вот тебе и верность слову!
Лео рухнул на колени — все было решено за единое мгновение — и промолвил:
— Я верен своему слову и своей любви. Иду с тобой!
Элен показалось, что она сейчас упадет в обморок. Кровь ударила ей в голову: "Да неужели?.. Бедный, бедный безумец!.. Да нет же, не может быть!.. Он играет! Но разве можно играть своей жизнью?"
То, что Элен сейчас придумала, желая разорвать свою связь с Торнвиллем, доставлявшую только мучения, не было ее изобретением. Элен знала о царице Египта Клеопатре, продававшей ночь любви всем желающим в обмен на утреннюю казнь, но никак не ожидала, что нечто подобное может произойти и с ней… Однако же произошло.
Два часа молчаливого пути — и они у нее в доме. Разговор, естественно, не клеился. Элен страшилась сама себя и Торнвилля, а тот в состоянии лихорадочного полубезумия не думал ни о чем. Только мелькнуло в голове, что дитя аббата и Агнешки, наверное, получит его имя и кое-что из состояния, а что с ним самим будет, его не интересовало. Бог исполняет его единственное желание — и он не поскупится на расплату. Он отдает все — ради Элен! Кто еще так сможет? Никто. Вот тебе и слава!
Машинально он поднялся по каменной лестнице в покои роковой девы. Она усадила его на стул с высокой спинкой в своей спальне, прогнала рыбоглазую служанку и, выходя, не выдержала, обернулась к нему и проговорила:
— Я пошла переодеваться — и за чашей. Смелое сердце, не губи себя — ты уже доказал, что более иных верен своим словам. Я не буду презирать тебя, если, вернувшись, не застану тебя здесь. Дверь открыта. Подумай — и прощай.
Вот оно, последнее искушение! Надо было ей опять заставить сердце Лео бороться с разумом, словно недостаточно его помешательства и жертвы?! Да, Прекрасная Елена, не кончились еще твои пытки! Завернула клещи в бархат сочувствия! Ну уж нет, не выйдет! Жребий брошен, и он пойдет до конца! Как она неразумна, в самом деле — чтоб он отказался от нее, дойдя до цели?! Нет, женщину понять нельзя!
А она не смогла понять оставшегося на верную смерть мужчину. Де ла Тур так и думала, что, вернувшись, не застанет Торнвилля на месте — но он встал навстречу к ней, облаченной в ночную сорочку с глубоким декольте, и протянул, блаженно улыбаясь, руку к чаше, на чьем старинном потемневшем серебре плясало отражение огня в камине.
Элен в безмолвии сыпанула туда порошок. Растворяясь, он забулькал — негромко, но этот звук оглушал. Лео видел, что Элен в смятении, поэтому нарушил молчание:
— Любимая, я не виню тебя в своей смерти. Обмен я считаю равноценным. Тебе не по себе, я вижу. Может быть, я должен был бы дать и тебе, в свою очередь, возможность отказаться от нашего соглашения, но это выше моих сил! Этого я не вынесу — самому отказаться от своей мечты! Прости, что я не столь благороден сердцем, как ты. Но игра должна придти к концу. Твое здоровье, прекрасная Львица!
Размашисто перекрестившись и поцеловав свой крест, он решительно осушил чашу, а Элен, потрясенная до глубины души, протянула рыцарю руку и повела к алькову. А дальше что рассказывать? И стали двое плотью единою, а все прочее — от лукаваго!
Утолив страсть, Лео сам не заметил, как тихо заснул на груди Элен, полагая, что навсегда — и был счастлив. Но Львица знала, что он проснется. Конечно же, она дала бедному Торнвиллю обычный сонный порошок… И когда он с удивлением очнулся, то недоуменно спросил:
— Я думал, что это все… Яд был слабый?
— Не было яда, бедный мой. Не было. Было только страшное испытание, которому я подвергла тебя — и себя заодно. Я вычитала эту историю в старой книге — так знатная дама проверила своего воздыхателя.
— И что он?
— Он тоже был готов отдать жизнь ради любви… И доказал это. Но потом не смог простить…
— Он был глупец, любимая… Я так не поступлю!
— Верю!..
И снова жаркие поцелуи и объятия. Пережившему смерть Торнвиллю могло ли быть более блаженное воскресение? Предивен небесный драматург, закрутивший эдакий сюжет! Слов не было… А после влюбленные лежали, крепко обнявшись, боясь хоть на единый миг выпустить другого, и у обоих на глазах были слезы.
Элен только и прошептала:
— Господи, какие же мы были глупцы! Двое строптивых… Как мучили друг друга…
— Ничего… Это прошло. Тем дороже наше счастье…
18
Зимой и весной 1480 года небесная канцелярия неустанно взвешивала на весах человеческие судьбы и решала, кому из христиан и турок лишиться жизни в ходе осады Родоса, а кому следует продолжить существование на грешной земле. Всех решений мы не знаем. Знаем лишь некоторые, но не будем прежде времени раскрывать тайну. Остается добавить лишь еще несколько штрихов и эпизодов перед тем, как начнется Первая Великая осада.
С началом весны на остров прибыл колосский кипрский командор Гийом Рикар — преемник Запланы по своей должности, с большей частью своих людей. К нему, что характерно, примкнула дюжина-другая венецианских кипрских добровольцев, поставивших защиту веры выше обычных в мирное время склок с иоаннитами.
Примерно в это же время неожиданно явилось предпоследнее серьезное подкрепление: на помощь госпитальерам приплыл итальянский искатель приключений Бенедикт делла Скала, потомок кровавых деспотов Вероны. Их род в непрекращающихся сватках за власть изрядно поредел и в итоге лишился этой власти, однако потребность к действенному бытию осталась в крови делла Скала. И вот один из них, узнав о декабрьском нападении турок на Родос, на свои деньги собрал и вооружил большой отряд, во главе которого приплыл к д’Обюссону. Кондотьер не поскупился, его люди были вооружены отменно, и все с "огненным боем".
— Ничего не прошу и не требую, сиятельный господин, — кратко, как и подобает суровому воину, заявил полководец, встретившись с магистром Пьером, — только дайте возможность мне и моим людям пролить свою кровь в схватках с нехристями во славу Господа!
— И Он дарует тебе это, и венец жизни будущей, добрый и верный слуга Христов! Ты доказал свою веру своими делами, ибо, по слову апостола Иакова, вера без дел мертва. Даже мусульмане обвиняют нас, христиан, что вера у нас есть, а дел веры — нет. И разве они неправы? Родос обращается ко всем христианским государям с мольбой о помощи, но никто не присылает армии, идут только мелкие отряды добровольцев и даже доблестные единицы, а монархи в лучшем случае шлют деньги или оружие. Ты оказался выше их, прибыв сам, никем не принуждаемый, только своей совестью и долгом. Тем более велика твоя награда у Царя Небесного! — Великий магистр погладил по голове одного из своих псов и с тревогой спросил Бенедикта: — Не слышал ли ты чего о брате моем?