Я вошел в комнату и зажег свет. Все спали. Спал и мой однофамилец. Впрочем, он лежал, отвернувшись к стене, так что я не видел его лица. Может, притворяется? Я глянул на его одежду, небрежно брошенную на стул. Заглянул под кровать — ботинки в грязи, на них налип песок. Я поспешил погасить лампу, чтобы не разбудить его.
Нет, я не был пьян. И там, в роще, не во сне мне привиделось, это не была галлюцинация.
Завтра же утром пойду и заберу назад рекомендацию, которую ей дал. Не бывать моей подписи под всем этим!
Я закутался в одеяло, но заснуть не мог. А за окном, в саду, во всю мочь заливались соловьи.
6
Наконец-то прошла эта ночь. Я страшился собственных рук. Они были холодные и безжалостные, тяжелые, словно свинцовые. Я чувствовал, что они могут довести меня до тюрьмы, если не уберусь из комнаты, пока другие не встали. К тому же я был зверски голоден. Вечером, увлекшись пререканиями насчет того, следует ли разбавлять вино водой, я забыл толком поесть. Тем и обошелся — тремя рюмками анисовой да соленым огурцом.
Я поспешно оделся, плеснул в физиономию пригоршню холодной воды и поспешил вниз. Мне здорово повезло: только что привезли два больших алюминиевых бидона с еще горячей мясной похлебкой. С мрачным видом я устроился в углу подле окна, заказал двойную порцию погуще и перцу побольше. Алюминиевый солдатский котелок с наваристой похлебкой, который поставили передо мной, порадовал мой взор. Я схватил ложку и жадно накинулся на еду.
За окном гремели пустыми бидонами, урчал грузовичок пищекомбината, из репродуктора над пробуждающимся городом уже понеслась бодрая песня: «Говорила мама Димитре…» Я торопливо глотал горячий суп и чувствовал, как доброе расположение духа снова возвращается ко мне. Я заказал еще порцию, и тут около моего стола появился Карлик, радостный такой — вчера «Раковский» выиграл, все в порядке. Он пыжился, словно индюк. И я попался на его дурацкий крючок, затянул он меня в пустопорожний разговор. Лишь в конце услышал я от него кое-что интересное:
— Кстати, ты знаешь, твой тезка получил назначение?
Я не сразу понял, о чем речь.
— Какой тезка?
Оказывается, он имел в виду молодого Масларского.
— Да-да. — Я поморщился и махнул рукой, чтобы он отвязался. Но Карлик уже уселся рядом, заказал себе похлебки с перцем, тоже двойную порцию — даром что ростом ниже меня вполовину.
— Неплохой парень, — продолжал он, кроша стручок перца себе в котелок, — с делом справится.
— Кто говорит, что плохой?
— Да вы тут как-то сцепились из-за бумажника. Из кислородного цеха его выгнали, отчубучил он там что-то. Теперь подал заявление на автобазу, в ремонтное отделение, хочет переквалифицироваться.
— А ты что, ходатай за него?
— В некотором роде.
— Кто же тебя надоумил?
— А никто. Это же по-человечески.
— Что по-человечески?
— Дать человеку кусок хлеба.
— Человеку?
Он тупо уставился на меня — мой намек до него не дошел. Облизав ложку, он заметил, что, дескать, всем жить надо.
— Мы должны заботиться о молодежи. Разве не так?
— Так-то оно так, — согласился я.
Он выловил в котелке последние кусочки мяса, с явным удовольствием сжевал их, потом выпил остатки супа, которые не удалось вычерпать ложкой. И снова начал похваляться своим доброхотством:
— Ведь целый месяц парень ходил без работы. По бабам ударился.
— Что из этого? Дело молодое.
— Да, но когда перебарщивают…
— Как именно?
— Позавчера пытался провести в общежитие, извиняюсь за выражение, разведенку.
— С чего вдруг «извиняюсь за выражение»?
— Да так говорят… Приметил я, как они крутятся возле общежития, в саду… Будто случайно встретились. Она, такая низенькая, хитрющая, все удочки забрасывает. «Ты прочел книгу?» — слышу, спрашивает она его. А он в ответ: «Да, прочел». — «Можно, значит, взять ее?» — «Можно, подожди только, я сейчас заскочу за ней в общежитие»… В два прыжка промчался он по лестнице, пошарил в комнате (мне все это отлично было видно), потом слышу — свистнул ей в окошко. Ну, думаю, что-то здесь нечисто. Притаился за колонной у входа и жду. Он опять свистнул. Она не решается. Потом слышу: «Это невозможно». А он ей: «Иди покажи, какая книга». Она отвечает: «Ну, в синем переплете». — «Тут у меня две в синем». — «Тогда принеси обе». — «Не могу, подымись на минутку». Вижу, колеблется она. Он все настаивает на своем. И вот — тук-тук-тук — застучала каблучками к входной двери. Я притих в своем укрытии. Вот она уже внутри. И.-тут я показываюсь: «Извините, куда идете?» — «В общежитие». — «К кому?» — «К товарищу Масларскому». — «Какому именно Масларскому?» Она удивленно глядит на меня, переступает с ноги на ногу. Учуяла подвох. «Здесь только один Масларский», — говорит она. «Нет, — отвечаю, — у нас двое Масларских — одного зовут Марин, а другого Евгений, его больше кличут Генчо. А первый, Марин Масларский, у нас недавно, новичок». Она как услышала твое имя, так и кинулась назад, будто я ей, извиняюсь, по мягкому месту наподдал. А этот, молодой, все посвистывает из окошка. Ну, я тут не сдержался, прыснул от смеха… Надо же, фамилии у вас одинаковые — такая может ошибочка выйти… Обхохочешься!