Несколько минут мы молчали. Потом я проявил инициативу: спросил, не в этом ли квартале она живет. «Да», — ответила она. Из дальнейших расспросов я узнал, что запахи с химического комбината долетают сюда только при восточном ветре, но это случается редко. К тому же река рядом, освежает воздух. Квартал явно с будущим. Строят здесь очень много. Болгарину только дай волю — немедля начнет строить дом. В сущности, это положительная черта. Не так ли?..
Она оживилась. Не знаю почему, но вдруг вспомнились конфеты, которые она мне прислала ко дню рождения. Ассоциация странная, но вполне логичная. Мне стало неловко, что до сих пор ее не поблагодарил. Хотел было прервать ее, но передумал — жаль было портить ей настроение, уж очень увлеченно хвалила она квартал. Возле реки, оказывается, живописные уголки — плакучие ивы, беседки, много роз, теннисный корт, даже свой альпинарий. У меня чуть не сорвалось: «А как насчет эдельвейсов?» Вовремя спохватился. Она говорила серьезно, и ее серьезность передалась мне.
— Да, у нашего квартала большое будущее. И квартиры отличные.
— Я сегодня видел.
— Прекрасно! А где?
Я рассказал про Лачку. Она сначала никак не могла припомнить, кто это такой, но когда я пояснил, что он заведует закусочной, сразу вспомнила. Заметила, что живет неподалеку от него, но в подробности вдаваться не стала. А когда я попробовал его хвалить, ее странное молчание меня несколько озадачило.
— Он, видно, человек трудолюбивый, — сказал я. — Своими руками построил отличный дом. Это ведь непросто. Очень трудолюбивый.
— Да, — ответила она. — Этот трудолюбивый человек получил последнее предупреждение за свою «деятельность» в закусочной.
— Да что ты! Просто не верится.
— Отчего же? Старается человек… как все мошенники.
Виолета открыла сумочку, чтобы достать платок. Я снова ощутил давно знакомый мне аромат ее духов, и это было очень приятно. Она вытерла свой вздернутый носик, сердито глядя прямо перед собой. «С чего она так разозлилась?» — подумал я, а вслух сказал:
— А ты все такая же идеалистка, как и прежде.
— Куда там!
— Серьезно.
— Нет, я стала хуже. Злая. — Она запихнула платок обратно в сумочку, щелкнула замком, словно хотела кому-то отомстить. — Люди меня сделали злой.
Мы снова помолчали. Я боялся продолжать разговор — кто знает, чем это обернется. К тому же мы приближались к железному мосту, а от него до центра города рукой подать.
— Можешь остановиться на площади, перед самым заводом?
— Где пожелаешь, — ответил я.
Виолета, видно, почувствовала, сколько доброжелательности я постарался вложить в эти два коротких слова. Во всяком случае, она улыбнулась, настроение у нее снова поднялось. Это было заметно хотя бы по тому, с каким интересом смотрела она сквозь стекло кабины.
Обогнув театр, я погнал машину к заводу. Весь остаток пути мы не проронили ни слова, как будто высказали все, что можно было сказать.
На площади перед заводом светло, хоть иголки собирай. Я спросил:
— Что это тут за торжество?
— Литературный вечер, в память об одном поэте. Приходи! Будет интересно. Вечер начнется через час.
Я затормозил точно перед входом в клуб, где она и просила. Постарался. «Спасибо!» — сказала Виолета, вылезая из машины. Не забыла она и поблагодарить за рекомендацию, которую я ей дал.
— Я уже перешла работать в заводскую библиотеку, — сказала она, — теперь будем видеться чаще.
— Конечно, Виолета.
— А сегодня вечером тебе бы не повредило послушать стихи. Или ты по-прежнему ненавидишь поэзию?
— Пожалуйста, не говори так.
— Да чего уж, я ведь знаю.
Она повернулась и победно простучала каблучками к ярко освещенному подъезду.
И вот через час я оказался на литературном вечере. Партер и оба балкона были переполнены. Люди у нас любят литературно-музыкальные концерты. К тому же в конце обещали показать кино.
Не без смущения вошел я в зал: с ярко освещенной сцены уже читали доклад. За столом рядом с кафедрой со смиренным видом расположился президиум. На заднике сцены висел портрет поэта, выполненный углем. Скорее всего, работа нашего заводского художника. Портрет обрамляли лавровые ветки.
Какая-то женщина в синем халате, вероятно распорядительница, провела меня в первый ряд, где обычно оставляют места для официальных лиц. Я еще больше смутился от этого внимания, тем более что из ближайших рядов меня разглядывали с откровенным любопытством. Лишь усевшись, я немного успокоился и тут обнаружил, что в президиуме находится моя бывшая супруга, бригадир Иванчев, Драго и Гергана. Докладчик, незнакомый мне паренек с буйной шевелюрой и, судя по всему, близорукий, читал, уткнув нос в исписанные листки. Ему явно мешала лампа, светившая прямо в лицо. Он назвал самоубийство поэта знамением времени, в которое тот жил. Так, значит, поэт не умер, а покончил с собой? Это меня очень заинтересовало. Я стал вслушиваться в то, что говорил докладчик. И чем дальше слушал, тем становилось интереснее, потому что паренек начал цитировать стихи поэта. Я невольно ловил их, словно мячи, которые мне подбрасывали со сцены. Стихи западали в душу — казалось, они относятся непосредственно ко мне.