Оставив дверь открытой, Векилов вошел в камеру, присел на соломенный тюфяк, поинтересовался, удобно ли мне было здесь ночью. Я ответил, что вполне.
— Ну да, ты привык, — усмехнулся он. Глаза его лучились. Можно было подумать, ему приятно сидеть со мной в камере, изучать условия, в которых содержатся арестанты. Смотрите, дескать, какой я демократ. Меня подмывало сказать, что для полного демократизма не мешало бы ему провести тут хотя бы одну ночь, чтобы со всеми условиями познакомиться. Но я решил не задираться, потому что на эту тему он смог бы проговорить не меньше часа. Спросил только, долго ли будут держать меня под арестом. Он ответил:
— Пока не протрезвеешь.
— Я уже трезвый.
Он посмотрел мне в глаза. Наверное, они были воспалены, потому что он спросил, не болел ли я чем-нибудь.
— Никогда.
— Завидую тебе. А я вот не могу избавиться от болезней.
Я посоветовал ему лечиться, а он ответил, что ничего не помогает.
— Расплачиваемся за грехи наши, — вздохнул я.
— Вот именно. Если, впрочем, борьбу можно назвать грехом.
— По отношению к здоровью — да. А по отношению к народу — нет.
Он долго смотрел на меня, потом неожиданно сказал:
— Ты умный человек. Почему выбрал себе эту профессию?
— Потому что она самая обыкновенная и ни у кого не вызывает зависти.
— Хитришь что-то. Ты бы мог стать директором предприятия, милицейским начальником, командиром в армии, председателем земледельческого кооператива… Преподавателем в экономическом техникуме, ассистентом в университете… Работником партийного аппарата… И чего ты застрял здесь? Ты орел! Тебе летать надо!.. Чего застрял-то?
Я засмеялся: и так каждый день пролетаю на «зиле» сотни километров. Мало ему этого?
— Нет, не тот путь ты себе выбрал! — настаивал он.
— Наоборот, мне очень нравится эта профессия. Прекрасная профессия!
— Давай без шуток…
Он поудобнее устроился на тюфяке, а мне предложил сесть на табуретку, стоявшую возле двери. Я пересел, и камера показалась мне вдруг довольно уютной. Солнечные лучи веером падали сквозь раскрытое окно. Долетал сюда и уличный шум, возвращавший меня во внешний мир. Я почувствовал себя спокойнее, потому что на тюфяке сидел начальник милиции, а моя милость восседала на табуретке — мы словно бы поменялись ролями. Не скажу, однако, чтобы это обстоятельство слишком уж меня радовало. Просто было любопытно.
— Послушай, — продолжал Векилов, — оставим глупости. Вопрос очень серьезный. Речь идет о твоем будущем.
— Каком там еще будущем? — возразил я. — Шутишь ты, что ли? Мне уже скоро сорок. Все в прошлом. И кроме того, эта работа больше всего подходит для моих расшатанных нервов. Не могу я долго оставаться на одном месте. Понимаешь? Дорога, движение — вот что мне нужно. Не хочу я никакой другой службы. Зарплаты хватает, а в почестях не нуждаюсь.
— Только бы тебя оставили в покое? Так, что ли?
— Приблизительно так.
— Скажи, пожалуйста, новый вид обывательщины! Бегство от ответственности. Никаких стремлений. Великолепно!
— Стремления остались в Хаинбоазе и Димитровграде[4].
Он сердито отмахнулся, и я умолк. Не хотелось злить его. Мы смотрели в раскрытое окошко и словно впервые видели солнечный поток, вливавшийся в камеру. Пыльный дощатый пол, на вешалке какой-то фартук, под ним приткнут веник и глиняный горшок. Все очень скромно — как жизнь этого человека, сидевшего сейчас на тюфяке и старавшегося проникнуть в мое будущее. Это мой друг, он любит меня и все же не может поверить, что мне ничего не нужно, что я доволен своим положением, что все другое усложнило бы мне жизнь, сделало бы меня излишне подозрительным и требовательным.
— Значит, нет у тебя честолюбия?
Я не сдержал усмешки и спросил:
— А что это за штука — честолюбие? Я вот считаю для себя делом чести сделать за день по нескольку рейсов, чтобы не задерживать строительство. Разве этого мало? Я непосредственно участвую в строительстве социализма.
— Твои возможности гораздо шире. Ты преступно невнимателен к требованиям жизни, растрачиваешь силы попусту. Неужели не понятно?
— Я не машина.
— Да, но сейчас ты машина… Придаток к своему «зилу».
Его слова глубоко задели меня. В самом деле, что такое каждый минувший день? Разве не череда рейсов?.. Я встал и предложил выйти наружу, вместо того чтобы тратить время в пустых разговорах. Векилов усмехнулся: