Пока взошло солнце, я сделал уже две ездки к «Вулкану». В восемь тридцать снова был на комбинате. На этот раз вместо мешков мне велели загружаться щебнем и железом. Грузчики быстро наполняли кузов, а я, как обычно, присел на бочку из-под бензина. Задумался, уставившись перед собой. К реальности меня возвратил Драго. Он проезжал на своем электрокаре и, конечно, не утерпел, чтобы не перекинуться словечком. Я был уверен, что он начнет с Виолеты, и не ошибся. Драго видел, как она шла к вокзалу. За ней с огромным чемоданом тащился носильщик. Это заинтересовало Драго. Перехватив позже носильщика, он спросил, куда отправилась гражданка с большим чемоданом. Тот сказал, что в Софию. И добавил, что она вроде бы не совсем здорова. Больше Драго, как ни старался, ничего от носильщика не добился.
— Что случилось-то? — допытывался он теперь у меня.
Я молчу. У меня снова чешутся кулаки. Боюсь, не дошло бы до преступления. Помогла жареная утка, которой меня угощали, — вспомнил о ней, успокоился. Драго не отстает:
— Как тебе кажется, что-нибудь серьезное?
Погрузка закончена. Ничего не отвечая Драго, я забираюсь в кабину. Он провожает «зил» удивленным взглядом, словно бы говорит: «И ты молчишь, как моя Виолетка. Заварил кашу, да ведь все равно узнаем. Шила в мешке не утаишь». Поворот руля — и машина уже на шоссе. Знаю, что от меня одного зависит сейчас мое благополучие. От моего труда. От моих рук. От руля, на котором лежат мои руки. Все остальное — ложь, обман, иллюзия. Лучше всего не думать об измене. И все же что-то заставляет меня притормозить возле библиотеки. Надежда еще не угасла. В несколько прыжков я одолеваю лестницу, запыхавшись, останавливаюсь перед дверью. Заперта. И никакой записки. Уехала. Прощай! Спускаюсь по лестнице, заскакиваю в кабину. В путь! Подальше от людей, от города, ото всех.
Целый день я работал без передышки. 450 километров за восемь часов! Что там усталость! Уж лучше вертеть баранку, чем торчать в забегаловке и любоваться жирной мордой Лачки. В обед перехватил колбасы и хлеба. Хлеб был мягкий, только что из пекарни, полкило оказалось мало. Попросил продавца отрезать еще.
Вечером я вдруг решил ехать в Софию. Узнал, что туда вроде бы нужно доставить баллоны с кислородом, предложил бригадиру свои услуги. Он звонил кому-то по телефону и велел подождать: в самом деле, надо отвезти баллоны и обратным рейсом взять жесть и металлоконструкции. Я вертелся возле телефона и нетерпеливо поглядывал во двор автобазы. Рабочие уже грузили баллоны. Прикрепили к кузову предупреждающий знак и красный флажок — опасный груз! Теперь надо захватить немного еды и одеяло. Ну, все в порядке, можно отправляться. Забираюсь в кабину, говорю Иванчеву: «Не беспокойся, завтра буду здесь. Самое позднее — к вечеру». Он машет рукой: «Давай, отчаливай!» Глаза его полны доброжелательства. Он меня понимает и не противоречит. Его «отчаливай» звучит ласково. Мотор прогрелся, выжимаю сцепление, и вот я уже на автостраде, ведущей к Софии. Алый закат постепенно гаснет, вечерняя синева окутывает поля. Смеркается.
В Софии я был после полуночи. Остановился на какой-то притихшей улочке, до рассвета проспал в кабине. Я так измотался, что спал бы и дольше, если бы не милиционер. Он меня разбудил: «Давай, парень, отъезжай! Стоянки здесь нет». Поблагодарил его, растер затекшее лицо, быстро сориентировался. Так, значит, надо отвезти баллоны, взять жесть и все прочее, а потом искать Виолету! Только где ее искать?
Почему-то решил, что она у своей тетки, в Лозенце. Это место мне знакомо, я там жил некоторое время после 1956 года.
Старуха обитала в высоком кооперативном доме: корпус «Г», подъезд «В», пятый этаж, тридцать шестая квартира. Едва нашел. На этом месте раньше стояла жалкая развалюха. А теперь вон какой домище отгрохали, вознесли старушку на пятый этаж — горой Витошей любоваться.
Я долго звонил у блестевшей свежей краской двери с медной ручкой. Наконец старушка отворила. Не мне, собственно, а собачонке, которой понадобилось прогуляться. Увидев меня, старушка поначалу испугалась — видно, редко захаживали к ней гости. Когда я объяснил, что мне нужно, успокоилась. Меня она, к счастью, не узнала, а то бы затащила к себе. До конца разговора мы так и простояли на площадке. Собачонка весело прыгала вокруг, путаясь в ногах у старушки.
Старушка очень удивилась тому, что Виолета жива. Почему-то она считала племянницу умершей. Причем давно, с 1951 года. Виолета тогда жила в общежитии с одним бездельником, прохвостом. Это со мной, значит. Хорошо все-таки, что она меня не признала. Вот был бы фокус, если б узнала! Грохнулась бы на лестнице в обморок — что с ней тогда делать?