— Давно хочу с тобой посоветоваться, — начала она.
Я решил не перебивать.
— Нет у меня никого, — продолжала она нараспев, — если не считать тети. Да чем может помочь мне эта одинокая склеротичная старая дева? Хотела было открыть ей свою тайну, но потом передумала — не стоит. Что от нее можно ждать? Была еще у меня подруга, молодая актриса из театра «Трудовой фронт», да найти ее не удалось — уехала на гастроли. В общем, я сейчас одна-одинешенька. А тайну мою невозможно хранить всю жизнь. Понимаешь?
— Понимаю.
— Поэтому я решила поговорить с тобой… Я жду ребенка.
— Что такое? Не понял. — Я даже привстал со скамейки.
— Я же сказала.
— Как это, Виолета?
— Ради бога, не задавай глупых вопросов, — рассердилась она. — Неужели так трудно понять? Я беременна.
Мы долго молчали.
— Давно, Виолета?
— Три месяца.
— Уже поздно что-либо сделать?
— Об этом нечего и говорить. Я решила рожать.
Снова замолчали. Чем я-то могу ей помочь? Решила рожать — пусть себе рожает. В конце концов это ее личное дело. Но хорош же тот мерзавец, из-за которого я должен здесь, среди могил, заниматься судьбой его будущего ребенка! Что у меня общего с этим ребенком?
— Все же, — смущенно начал я, — супружеские отношения…
— При чем тут это? Имею же я право на ребенка!
Она говорила таким тоном, словно я отрицал за ней это право, словно не существовало никаких норм, которые бы имели значение и для нее. Она все повторяла, что право за ней и она обязательно родит свое дитя. Хорошо, но я-то здесь при чем?
— А отец? — осторожно спросил я.
— У него нет отца, — опять она заговорила по-театральному.
— Как же нет? У всякого живого существа есть отец.
— Он не имеет никакого права на ребенка. Я его презираю! До глубины души!
— Ну, это особый вопрос, Виолета.
— Ребенок только мой! — Она встала, глаза ее сверкнули безумным огнем. — Презираю его!
— Кого презираешь?
— Незачем называть имя.
— Понимаю.
— Тогда не выспрашивай… Я хочу его родить!.. Ты первый, кому я открыла свою тайну.
Последние слова она произнесла так, будто удостоила меня величайшей награды. Я ответил в том же духе:
— Благодарю за доверие.
— Не могла я больше таить это в себе. Кому-нибудь надо было сказать, облегчить душу.
— Теперь полегчало?
— Полегчало.
Мы смотрели в разные стороны — я поверх памятников, а она в направлении железной дороги, где маневрировал паровоз. Время от времени его пронзительный свисток рассекал тишину, которая окутала нас в этой обители мертвых.
— А почему ты не сказала… отцу? — снова начал я с тайным намерением поглубже разобраться в их отношениях. Она, видно, разгадала это и со злостью ответила:
— Что тебя так занимает этот… дурак?
— Извини, Виолета, но ведь он отец твоего ребенка.
— Запрещаю тебе вообще говорить об этом!
Она поднялась и решительно зашагала поляной. Я, как виноватый — нечего было задавать лишние вопросы, — поплелся следом. В таком порядке мы проследовали через все кладбище. Только возле проволочного забора я догнал ее. Мы пролезли через отверстие в проволоке и зашагали по шоссе к городу. Виолета предложила отправиться к «Грабу», пообедать в летнем ресторане. И еще раз попросила не касаться больше «этого вопроса». Не касаться так не касаться, я молча шел вслед за ней. Впрочем, Виолета первая нарушила свое решение.
— Это ведь человеческая жизнь, — начала она, — я не могу ее уничтожить. Понимаешь?
— Понимаю.
— Зачем же тогда советуешь?
— Ничего я тебе не советовал. Просто хотел тебе помочь.
— Я его рожу! — твердила она упрямо, даже с угрозой в голосе. — Рожу!
Не представляю, к чему ей надо так настойчиво убеждать меня. Чтобы угодить ей, я сказал, что она правильно поступает, никто не упрекнет ее за ребенка. Все уважают женщину-мать.
— Да, но ты считаешь, что он — незаконный! — отрезала она. — Ты боишься обывателей!..
— Ничего подобного я не говорил, Виолета.
— Не сказал, так подумал.
— И не думал… Ты ведь свободный человек.
— Чего же тогда тычешь мне в нос отца?
— Просто потому, что ты любила этого человека.
— Никогда я его не любила.
— Как же…
— Что тут странного?
— Я чего-то недопонимаю.
— Извини, я же забыла, что ты сама невинность!
Она буквально залилась краской. Полагаю, от гнева и нервного напряжения, потому что не могла больше выносить меня. В самом деле, до чего же я неотесан. Задаю вопросы, на которые и сам бы мог себе ответить. В известной мере это даже подло, и она это чувствует. А подлость она ненавидит.