Этот человек обладал непостижимыми возможностями внушения. В его-то сети я попал, это точно. Каждую ночь продолжал он плести свою паутину, пока совсем не заморочил мне голову. Я ходил как больной, на смел встречаться с Виолетой. Думал, что все считают меня отцом ребенка. Того и гляди начнут пальцами на меня показывать и подхихикивать.
Бессонница моя достигла чудовищных размеров. Пришлось даже попросить Иванчева освободить меня от рейсов, не то могу попасть в аварию. Он нахмурился и заметил, что у меня явный бред. Я ответил, что это действительно так, что я начисто лишился сна, брожу по ночам будто привидение.
— Такие производственники, как ты, не имеют права бросать работу, — заявил Иванчев.
Он предложил мне вспомнить былые времена, раздавить по «ампуле». Я отказался. Алкоголь вызывал у меня отвращение. Наверное, бессонница тому причиной. Тогда он сказал, что мне надо взять месячный отпуск по состоянию здоровья. Вот это было другое дело. Так я и поступил.
Но прежде, чем уйти в отпуск, я решил встретиться с Векиловым, добрым приятелем, с которым давно толком не виделся. Хотелось еще раз выяснить, каково положение Виолеты. Я позвонил ему по телефону и попросил уделить мне полчаса.
— Тебе и целый день могу посвятить!
— Спасибо.
И я отправился к Векилову.
23
Наш разговор с Векиловым продолжался больше двух часов. Поговорили обо всем, что меня волновало. А потом я вернулся на автобазу и сказал, что не хочу идти в отпуск.
Векилов был совершенно прав, когда говорил о таких вещах, как «долг по отношению к человеку», припомнил он и о том, что «друзья познаются в беде». И такой конфуз меня взял, когда я увидел его улыбку, — он словно бы хотел сказать, что я и есть отец того ребенка, над которым собираются тучи.
Вот и я живу под этими тучами, жду приговора. Предвижу, что первой начнет действовать партийная организация, потом дело перейдет к Гергане. Папка у нее уже полна анонимок. Это уж точно. Предостерегают. «Как обстоит дело с моралью на одном предприятии…», «Позор известен всему городу…», «Пятно разрастается…», «До каких же пор…».
Гергана меня избегает. Раза два встречались мы с ней в столовке, но только раскланивались издали. Моя мнительность растет. Правда, я стараюсь никоим образом не выказывать этого, чтобы пресечь подозрения. Может быть, Гергана считает, что я, будущий папаша, нарочно подсунул на наше предприятие такой «элемент», позорящий звание рабочего? Небось думает, что я действовал с дальним прицелом и добился своего. И наверняка считает, что разоблачила мою подлую игру.
Все больше и больше запутываюсь я в этой своей подозрительности, утрачиваю контроль над собой, не вижу, что становлюсь смешон. Встретил на днях Драго, спросил его в шутку: «Ну, скоро полакомимся уткой?» А он мне в ответ: «Сейчас не сезон». Его слова заставили меня призадуматься. Почему же не сезон? Насколько я знаю, утки особенно вкусны именно в это время. Осень — самый сезон для уток. И, чтобы не оставаться в долгу, при следующей же встрече на заводском дворе сказал:
— Весна действительно для них не сезон, а осень — самое подходящее время.
Он удивленно посмотрел на меня:
— Что ж, верно. Но когда выпадет снег, они становятся еще вкуснее. Тогда и индейки хороши. Едал ты индейку с кислой капустой?
Я не ответил, потому что он явно подтрунивал над моей подозрительностью. Два дня спустя мы снова встретились. Он продолжил тот же разговор:
— Весной утки высиживают утят и потому невкусные. Даже вредные. Говорят так: пусть индейка клюнет снега, а утка — колосок! Вот тогда и надо их есть!.. А когда птенцов высиживают, их лучше не трогать…
Не иначе, как намек на Виолету. И я ему отвечал:
— Каждому овощу свое время.
Спора об утках мы так и не закончили. Знаю только, что Драго говорил всем, будто на предстоящем партийном собрании клубок будет распутан.
Не хватает теперь, чтобы Иванчев тоже выступил против меня. Останусь тогда сиротой-сиротинушкой бесприютным. Совсем как в песне поется.
Ну за что на меня такая напасть? В чем я виноват? Пришли на память слова Лачки (дурак, а куда умнее меня!): «Смотри, парень, суешь палец в дверь, которая вот-вот захлопнется. Так недолго и без руки остаться!»
В глубине души возмущали меня эти мещанские разговоры. Нет, я обязательно должен ополчиться против них! И не оттого вовсе, что питаю какие-то чувства к Виолете. И не потому, что пострадал от остракизма тех, кто и теперь не прочь меня взять в ежовые рукавицы. Во имя человека! Во имя морали!.. Признаться, вообще-то я не люблю, когда без чувства меры оперируют этими словами. Но тут я решил действовать во имя настоящего человека, во имя морали. Удар по мне в те злосчастные годы пришелся и по Виолете, повлиял и на ее судьбу. Пускай у нее другой характер, пусть она прибегла к разводу «по соображениям целесообразности», но и Виолете, как и мне, пришлось хлебнуть одиночества, испытать отчужденность. Мы попали в один котел, варились на одном огне! Поэтому-то сейчас я обязан ей помочь. В этом мой долг. И его надо выполнить!