Сколько я так воевал, не помню, только мне потом заявили, что я не в ладах с терминологией. Мол, нельзя говорить «яловые коровы», а надо по-другому, поделикатнее, и не «разнарядка», а «государственные поставки», ну и так далее. Одним словом, на том собрании я был объявлен капитулянтом. И поскольку от растерянности я больше слова не мог выговорить, а физиономия у меня, когда я молчу, самая что ни на есть «вызывающая», то всем стало ясно, что я виноват. Начали разбираться. Оказалось, что и в прошлом, до революции, когда я сидел в тюрьме, я тоже позволял себе кое-какие высказывания. Снежный ком подозрений рос, превращаясь в лавину. Спустя месяц меня уволили из госхоза, исключили из партии и послали, как говорится, «на низовку», в авторемонтную мастерскую, где я научился слесарить и получил водительские права. Техника мне пришлась по душе, я быстро освоился на новом месте. Может, и пошел бы здесь в гору, не случись в мастерской пожара. Подозрение сразу же пало на меня. Припомнили и «яловых коров», и «разнарядку», и исключение из партии. Я прямо счет потерял, сколько раз пришлось писать автобиографию. Я решил молчать, ну, а поскольку физиономия моя… Дело кончилось тем, что меня услали в места не столь отдаленные, где все работают и молчат. Тогда-то жена развелась со мной «по соображениям целесообразности», что, впрочем, случается и в других семьях.
И вот теперь мне снова предстоит писать автобиографию. Где взять силы выдержать все это? Пойду и скажу им: «Может хватит заниматься моей персоной?»
Поставив машину во дворе автобазы, я предупредил бригадира Иванчева, что иду в завком. Он глянул на меня с подозрением. Чтобы рассеять его подозрение, я добавил:
— Скоро вернусь. Чего-то им там приспичило.
Иванчев скептически усмехнулся.
— Чего ухмыляешься? — со злостью спросил я.
Эх, не стоило разговаривать с ним в подобном тоне! Как-никак он мой начальник. И на автобазе я совсем недавно.
— И не думал ухмыляться, — ответил он. — А вот ты почему такой взвинченный?
— Вовсе нет.
— Не похоже.
— Что ты этим хочешь сказать?!
— Да ничего.
Я промолчал, чтобы не злить его. Впрочем, он, кажется, уже разозлился, потому что подошел ко мне вплотную и заявил:
— График надо бы соблюдать… Все остальное не так существенно.
В его словах мне почудился намек: «Ты, мол, законы не соблюдаешь» или что-нибудь в том же роде. Я громко расхохотался, словно услышанная глупость бог весть как развеселила меня, и отвернулся, чтобы не дать ему продолжить разговор, а потом зашагал к административному корпусу, где находился завком.
От автобазы до дирекции путь недлинный, но все же достаточный, чтобы успеть показать, что ты в грош не ставишь мнение всяких там начальников. У меня походка самоуверенного человека, а что сердце бешено колотится от волнения, то этого ведь никому не видно.
Иду и думаю о прошлом, с которым никак не могу разделаться. Пересекаю площадку перед зданием и направляюсь к главному входу. Держась за гладкие перила, поднимаюсь по мраморной лестнице. Красиво тут. Много разных таблиц и диаграмм. Мимоходом поглядываю на них. Некогда мне ими любоваться. Миную один этаж, второй, вот наконец и тот, где помещается завком. Разыскиваю нужный мне номер комнаты. Чувствую, что-то у меня с глазами: плакаты на стенах читаю запросто, а номерные таблички словно в тумане. Внезапно туман рассеивается, как раз возле комнаты, которую я ищу. На двери массивная желтая ручка. Дергаю за нее, потом еще раз и еще, чтобы наверняка услышали. Изнутри откликается женский голос, приглашает войти. Толкаю дверь и вхожу.
В просторной, залитой солнцем комнате за внушительным полированным столом сидит женщина. Русоволосая, белолицая и, я бы сказал, упитанная. Похоже, перед моим приходом она щелкала орехи. Во всяком случае, завидев меня, она быстро смела со стола скорлупу и бросила ее в корзину, стоявшую возле стола. Я сделал вид, будто ничего не заметил.
— Входи, Масларский, входи! — сказала женщина.
Я вздрогнул, услышав свою фамилию.
— Входи, милости просим! — продолжала она с улыбкой, показывая на кресло возле круглого столика. — Чего же ты?.. Садись, пожалуйста!.. Да, если судить по тебе, я, видно, очень изменилась. Ничего удивительного — годы.
— Что вам не удивительно? — спросил я, опускаясь в кресло.
— А то, что ты забыл меня.
Она вышла из-за стола, села в кресло напротив моего, весело засмеялась. Увидев ее зубы — два передних широко расставлены, — я тотчас припомнил, где видел раньше эту женщину.