Прошла минута. В полной тишине был слышен только монотонный голос отвечающего, но что он говорил было уже не важно. Зрители знали, чем должна закончиться эта пьеса. Так с нетерпением ожидают окончания детектива, когда стало ясно, что преступление будет раскрыто, злодей пойман, и остался только один интерес – угадать, какая из представленных публике улик окажется решающей.
– Достаточно, – прервала монотонную речь Бориса Виктория Михайловна. – К сожалению, должна отметить, что вы не в полной мере подготовились к поступлению в наш вуз. – Она сделала ударение на слове “наш”. – Я не могу знать, конечно, в какой школе вы учились, но должна отметить, что уровень вашей подготовки не соответствует требованиям нашей Академии. Из пяти вопросов экзаменационного билета вы не ответили на три, а это значит, что вы не можете набрать больше двух баллов, что, как вы сами понимаете, крайне мало для поступления. Вы свободны.
Она встала, большими пальцами рук расправила складки своей юбки, проверила симметричность расположения банта относительно центральной линии груди и с гордо поднятой головой пошла к своему месту на Олимпе. В полной тишине её каблуки стучали по крашеным доскам пола, как молотки, могильщиков, забивающих гвозди в крышку гроба.
«Бедный Борик», – подумал я.
Стук молотков сменился двойным деревянным скрипом: это поверженный Борис Моисеевич вставал, медленно отодвигая стул, а его победительница села и придвинула стул к столу.
– Я до сих пор помню его взгляд, – сказал Ленар, продолжая рассказ. – Это был взгляд, как бы вам объяснить… Наверное, правильно сказать, – осознанной обречённости. Я не большой знаток в медицине, но один раз говорил со смертельно больным человеком. Он знал, что скоро умрёт. Знал, что умрёт от болезни, которую ещё не научились лечить, и ему просто не повезло. Но в тоже время, он был уже взрослым человеком, много чего в жизни видел и знал и, поэтому, воспринимал собственную смерть, как неизбежность. Даже, я бы сказал, – осознанную необходимость. Помните, как нас на лекциях по марксизму-ленинизму учили: «Свобода – есть осознанная необходимость». Это, кажется, Карл Маркс придумал, или Спиноза. Кстати, заметьте, – оба евреи… Молодые так не могут, они панически боятся смерти, мало чего в жизни видели и понимают. Глупые люди паникуют и начинают обвинять врачей, что те их неправильно лечат. А что врачи знают? Человеческий организм – этот космос, который более-менее научно стали исследовать лет двести назад, и так до сих пор ничего и не поняли. Борис Моисеевич, хоть и был молодым человеком, как и мы все тогда, но за его плечами, как говорится, стояла многовековая мудрость его народа. Немного пафосно, конечно, но это я потом придумал такое определение, когда вспоминал этом случай. А в тот момент я очень обиделся. Такая была явная несправедливость во всём этом, что я сдал свой листок и ушёл… Не стал сдавать экзамен…
В общем-то, всё было примерно так, вспомнил я. Вот только Лёня свою роль в этой шекспировской драме значительно принизил.
Насколько я помню, как только Койфман вышел из аудитории, Ленар встал, и глядя прямо на Викторию Михайловну, срывающимся голосом прокричал:
– Что вы делаете! Так нельзя! Это же не честно!
Моё место было сбоку от него, всю эту сцену я наблюдал со стороны, как из театральной ложи. Лёня стоял на своём месте, откинув назад стул и немного наклонившись вперёд. Левая рука ладонью упиралась в стол, придавая его тренированному телу дополнительную устойчивость. Правый кулак был прижат к животу, одновременно готовый к защите и нападению. В нём, как маленький меч, был зажат ножик с резной костяной рукояткой.
Лица двух главных персонажей я видел по-разному: Ленара – в профиль, а Викторию Михайловну – анфас. Могу только догадываться, какое выражение было на его лице. Но на лице Виктории Михайловны проявились сразу два чувства: удивления и ужаса. Наверное, так выглядела былинная Марфа или Евдокия, когда неожиданно ясным летним утром тринадцатого века в окно её рязанского терема заглянул невесть откуда взявшийся узкоглазый кочевник в лисьей шапке.
Она молча откачнулась назад так, что спинка стула гулко ударилась в деревянную стену, и замахала перед собой ручками с коротко остриженными красными ноготками, как бы отгоняя назойливых чертей.
Если бы не грустное предисловие, то эта импровизация могла украсить весёлую классическую оперетту: комическая старуха испугалась героя, который случайно ворвался в её будуар, вооружённый по ошибке не шпагой, а перочинным ножиком. Мизансцену разрушил председатель экзаменационной комиссии.