И все еще держит меня за руку.
Просто держит. Ничего особенного.
– Передай своему Игни, что я убью его, если он еще раз так сделает, – шепчет она сердито.
– Он ведь уже мертвый, – шепчу в ответ.
– Все равно.
От звука наших голосов в полутемной ванной и от того, как Шанна поливает водой мою ладонь, чертова грань приближается совсем уж резко.
– Больше не надо, – говорю я дурацким хриплым голосом.
Это «больше» натягивается между нами невидимой колючей проволокой.
Шанна тут же отдергивает руку.
– Чеши на кухню. Завтракать будем.
Она больше не шепчет. К счастью.
Мы появляемся в коридоре вместе с клубами табачного дыма, словно огнеборцы после удачной битвы со стихией.
Оваций не последовало. Никого нет. Видимо, соседи плюнули, решив, что мы застряли надолго.
– Переоденусь только, – говорит Шанна и направляется к своей комнате. Уютная и теплая даже в своей мешковатой пижаме. Сейчас сменит ее на широченные штаны и какую-нибудь растянутую водолазку с длинными, как у смирительной рубашки, рукавами.
Не потому, что ей нравится так выглядеть, а потому, что не хочет меня провоцировать.
Так и неспровоцированный, я тоже двигаю к себе. За тапочками.
Потом иду в кухню. С водолазкой угадал. Вместо штанов – джинсы. Размером с парашют.
Шанна суетится у плиты. Я терпеливо жду.
– Деньги закончились, бро, – говорит она. – Скоро и этот клоповник не потянем.
Ненавижу это «бро». Но терплю.
– Может, дернем в центр? – продолжает она. – Там я смогу подзаработать. Продержимся до тех пор, пока у тебя заказы не появятся.
В ее голосе сквозит лютая тоска по нормальной жизни.
– Давай, – говорю. – Мне, в принципе, пофигу.
Поворачивая руку, разглядываю ладонь. Даже шрама не осталось.
Шанна ставит передо мной тарелку с яичницей и отворачивается, чтобы вымыть сковороду. Задирает водолазку, скребет ногтями поясницу. Со своего места я отчетливо вижу, как на ее коже проступают мурашки.
Снова захотелось курить.
Пялюсь в глаза яичнице. А она – в мои. Протыкаю вилкой желток. Яичница плачет одним глазом. Он растекается по белой тарелке пятном, похожим на Апеннинский полуостров.
Пахнет растворимым кофе, общажной кислятиной и безысходностью.
Управившись со сковородкой, Шанна садится на стул с точно такой же, как у меня, тарелкой.
– Паркинсончик словил? – усмехается она, аккуратно разрезая яичницу ножом, будто на обеде у английской королевы.
Вилка в моей правой и правда мелко подрагивает.
– Пусть уж лучше меня, чем кого-то другого.
Невероятно, но она действительно понимает, о чем я.
– Игни вообще в последнее время притих. Даже подозрительно. Людей не трогает. Достается только Есми. И тебе.
– Сплюнь. – От одной только мысли тремор перекидывается на левую руку и, кажется, веко начинает дергаться.
Молча жуем. Солнце щедро заливает замызганные стекла. Каждый волосок на голове Шанны словно светится изнутри.
У нее очень тонкие пальцы. Наверное, у всех скрипачей такие.
Пытаюсь запомнить цвета. Самому так не придумать. Правда, красок у меня нет уже давно. Только простой карандаш. Но я все равно пытаюсь.
– Когда поедем в город? – спрашивает моя персональная ванильно-розовая фея и слизывает с губы хлебную крошку.
– Собирайся.
Она вылетает из кухни с радостным визгом.
Князев, ты совсем, что ли, упоролся? «Персональная ванильно-розовая фея»…
Достаю из кармана сигареты. Выхожу на крыльцо у подъезда. Город… Значит, снова вокзал. Электричка. Потом таскаться с вещами по незнакомым улицам. И неизбежно ночевать в каких-нибудь местных руинах до тех пор, пока не подкопим на крышу над головой.
Выдыхаю вверх. Дым повисает над головой огромным вопросительным знаком.
Мечтал, что, когда вырасту, буду придумывать новые дома, – а сам ночую в старых.
Высоковское кладбище
Стимпанк-костюм выглядел классно, но не согревал. Стоило только выйти на продуваемую ветром набережную, озноб мгновенно охватил все тело. До мурашек. Глаза заслезились, хоть гогглы напяливай. Используй по назначению, а не прическу держать.
Судя по тому, как бодро переминалась с ноги на ногу Ксюша, ей тоже приходилось несладко.
– Кр-расиво тут, – изрекла подруга и шмыгнула носом. Кто бы спорил. Река – вот она, прямо за парковкой. Сейчас вода казалась густой, как тушь, и глухо билась о плиты набережной. Если обернуться, то… Красоты все равно не разглядеть – тьма кромешная, – но местные знают, что она там есть. Правда, на любителя. Поросший березами и кленами крутой склон с вот уже век как брошенными постройками старого мукомольного завода. Тридцать три огромных емкости для зерна – допотопный элеватор. Даже поблизости стоять, и то не по себе. Местечко – редкостная глушь. Однако организаторов ночного клуба это не остановило. А может быть, наоборот.