А после такого… Бывший монах понимал – долги надобно отдавать. Особенно такие, связанные с жизнью врагов. Но к удивлению своему обнаружил, что прямо здесь и сейчас от него ничего требовать не собирались. Полная свобода, доступ в библиотеки Рима и даже Ватикана, возможность бывать в святая святых Борджиа – замке Святого Ангела. Пусть и без огласки, скрыв лицо под капюшоном плаща, открывая оное лишь по разрешению. И периодические разговоры то с самим Чезаре Борджиа, то с кем-либо из его приближённых.
Разговоры. Они оказались не простыми, а с подвохом. Он понял это не сразу, а когда осознал, всё уже было кончено. В том смысле, что Отто Виттерштейн осознал – его месть хоть и свершилась, но затронула лишь исполнителей, «руки». если так можно сказать, Да и то от потери нескольких рук голова, а именно руководство инквизиторов, ничего и не потеряла, и, тем более, не испугалась. А если так, то стали ли его усилия чем-то большим, чем укус комара? То-то и оно, что не стали. Зато наполненные ядом и сочувствием слова Великого магистра тамплиеров жгли душу так, как никогда раньше:
-Ты сделал то, на что осмеливались немногие. Это достойно уважения. Но не понял, что обрубив лернейской гидре одну из множества голов, лишь освободил место для другой, вырастающей аккурат из обрубка. Хотя… В твоём случая не было позабыто и «целебное прижигание».
- Смерть в огне, Ваше Высокопреосвященство? – уточнил тогда Отто. – Но сгорел лишь последний и то тайно, в ваших же подвалах.
- Не это. Символически. Учись разделять подобные понятия, бывший монах, бывший слуга Господа.
Борджиа скалился, ничуть не смущаясь тем. что Виттерштейн ничуть не скрывал своё разочарование в вере и даже отречение не только от данных ранее обетов, но и от Христа с Богом-Отцом. Казалось, его это только забавляло. Сперва казалось. Потом обнаружилось, что и в этом аспекте будущий король Италии видел для себя пользу.
- Вставая на дорогу мести, нельзя останавливаться. Если, конечно, ты не возжелал вновь впасть во искушение смирения и всепрощения, как учили тебя с самого детства, читая библию, жизнеописании святых, проповедуя с амвонов и на городских площадях.
- Я больше не прощаю зло!
- Нет ни зла, ни добра как таковых, - вновь звучал спокойный голос Борджиа. – Ты уничтожил виновных в смерти твоей сестры. Зло это или добро? Добро для тебя, Гретхен, множества замученных инквизицией и их несчастных, сумевших уцелеть родственников, что лишились близких и получили исковерканную душу в «награду» от слуг тех, кому всю жизнь молились. Зато для Ордена святого Доминика ты и тобой содеянное есть зло безусловное. Равно как и для всех фанатично верующих, мечтающих о том, чтобы весь мир превратился в то, что хочет устроить фра Савонарола и его последователи. Посему… Зло и добро не универсальны, а ситуативны.
- Слышать такое от служителя Господа…
- Пастве, а проще говоря, стаду овец и баранов, такое и впрямь слышать не стоит. Но ты то уже давно сбросил ошейник и разучился блеять, Отто Виттерштейн, вывший сперва барашек, затем рядовой пастух блеющего стада, а нынче ставший хищником, режущим не покорно блеющий скот, а тех, кто направляет оный. Кровь, пролитая лично, смывает многие оковы. А ещё она либо просветляет разум, либо ввергает его в пучину кровавого безумия, где кровь льётся лишь для удовольствия. Именно там находятся многие инквизиторы. Почти все из их числа. И это я тебе хочу показать и доказать.
Чезаре Борджиа действительно рассказал и показал очень многое. Не просто так – впустую этот… называть его «преосвященством» Отто перестал быстро, ограничиваясь тамплиерским титулованием – а используя монаха-отступника как глину, из которой лепил нечто нужное ему. Расшатывать веру уже не приходилось, от неё остались лишь пепел и ненависть. Направить ненависть тоже труда не составляло – Виттерштейн понимал, что приказы жечь «ведьм и еретиков» отдавали другие, а не те, кого он убил. Зато не понимал до поры, что от него хотят. Не мог же он просто отправиться и пробовать зарезать или застрелить кого-то из важных фигур в Ордене Братьев-проповедников. Это бы ничего не дало… точно не Борджиа, которые не любили простые решения. Особенно те, успех которых сомнителен.