Вчера Зойка забежала к Качарину со своим утюгом днем и тут же принялась одновременно браниться по поводу хваленого германского качества и жаловаться по поводу невыглаженных брюк мужа. Качарин посочувствовал и обещал сделать побыстрее (если, конечно, германское качество хоть как-то подлежит восстановлению), но только на следующий день, поскольку намерен из школы уйти пораньше. Зойка поохала-поахала, а потом, как всегда, нашла выход, заявив, что отправит мужа на работу в джинсах, чай, завод — это вам не какой-нибудь дипломатический корпус.
За починку утюга Андрей Васильевич намеревался взяться сегодня сразу после второй пары, но не получилось — убийство Пироговой напрочь порушило и общешкольное, и личное расписание, к тому же следователь явился. Хорошо еще, ненадолго задержался…
Качарин посмотрел на часы, прикинул, успеет ли разобраться с утюгом до конца Зойкиных уроков, и принялся копаться в нехитром приборе. Починил он его минут за пять — поломка оказалась ерундовой: контакт отошел. Потом сообразил, что по случаю общешкольной трагедии уроки сегодня отменили, и Зойка вполне могла уйти домой. Качарин вытащил мобильный телефон и набрал номер Ляховой.
— Ой, Василич! Спасибо тебе мое огроменное! — пророкотала в трубке Зойка. — Я к тебе подбегу! Только… — она понизила голос, — Володьку дождусь. Его сейчас допрашивают. Он ведь вчера вечером с пацанами в тренажерке торчал, вот чего-то и выпытывают.
Володькой для нее был учитель физкультуры Владимир Николаевич Гриневич.
— Ко мне тоже следователь заглядывал, спрашивал, почему я раньше, чем обычно, вчера из школы ушел, — поделился Качарин.
— Во дают! — свистящим шепотом возмутилась Зойка. — Одного трясут — почему ушел, другого — почему остался. Лучше бы выясняли, на кой ляд Пирогова кому-то понадобилась.
— Видать, понадобилась, — философски изрек Качарин и нажал клавишу отбоя.
Затем подошел к окну, раздвинул плотные жалюзи, приоткрыл форточку и закурил.
Из окна хорошо просматривалась стена пристройки, где до недавнего времени обитала Галина Антоновна Пирогова, вечно запертая дверь запасного выхода и асфальтовый «пятачок» — любимое место сборища грешащих табаком школьников. Курить на территории школы запрещалось, но запрет постоянно нарушался, и начальство это знало. Однако закрывало глаза, прекрасно сознавая, что реально ничего сделать не сможет. Ну, одного застукаешь, другого… Ничего, кроме скандалов, не получится, а зачем в образцовой гимназии скандалы? Уж пусть лучше тусуются на незаметных чужому глазу задворках.
На «пятачке» стояла и дымила тонкой сигаретой первая школьная красавица Лина Томашевская. Лицо ее было напряженным, взгляд время от времени метался в разные стороны, и Качарин подумал, что девушка, похоже, кого-то ждет, только никак не может определиться, правильное ли она выбрала место ожидания.
«Интересно, — прикинул Андрей Васильевич, — где ее неизменная “тень”, этот долговязый Мухин?»
Валеру Мухина Качарин считал славным парнем и потому ему сочувствовал. Ну зачем он нужен этой красотке, дочке богатого папы, девице очень неглупой и при этом какой-то такой… словно сделанной из фрагментов глянцевых журналов?
Она требовала, чтобы все ее звали исключительно Линой, хотя однажды, причем совершенно случайно, Качарин узнал, что настоящее имя Томашевской — Алевтина. Ну вот захотелось так родителям, нашли имечко, причем не лишенное модности, а дочка воспротивилась. По идее ничего особенного, однако Андрея Васильевича именно это и зацепило.
…Та девушка тоже требовала, чтобы ее звали исключительно Ирой. И никаких производных! Андрею было все равно — хоть Ирой, хоть Феклой, хоть Офелией.
Он учился в Академгородке, на геологическом факультете университета, специализировался на минералогии и готовился делать диплом в академической лаборатории, где выращивали искусственные изумруды и рубины.
Она училась в том же университете на гуманитарном факультете и собиралась писать диплом по чему-то там из области контрпропаганды.
Познакомились они в комитете комсомола, куда Андрей захаживал крайне редко по причине отсутствия у него какой-либо значимой общественной должности, требующей регулярного посещения главного комсомольского штаба. Он вообще никогда не ходил в активистах «передового отряда советской молодежи», хотя числился в некой факультетской то ли комиссии, то ли подкомиссии, чье название он постоянно забывал. Держать эту информацию в памяти он не считал нужным — в конце концов, почти каждый студент обязан был где-то «состоять», и этого, подчас совершенно формального, признака было вполне достаточно, дабы не слыть идеологическим балластом.