Она объясняла и объясняла — как опытный и терпеливый преподаватель туго соображающему студенту — про фундамент, про перспективы, про необходимость идти на жертвы ради цели, про чувства, которые проходят, про уверенность в здравомыслии Андрея и про многое-многое другое, что представлялось ей разумным и единственно возможным.
В какой-то момент он просто отключился, а когда «включился», наткнулся на ее настороженные глаза, похожие уже не на изумруды, а на болотную тину…
Несколько дней он тупо пролежал на диване, ничего не видя, никого не слыша, никак не воспринимая попытки родителей хоть немного его расшевелить. А потом вдруг ожил, вскипел, взорвался изнутри и ринулся в бой.
Он вылавливал ее в общежитии, в университете и на улице… Он негодовал, умолял и унижался… Он готов был на все, но только ради нее…
Она не убегала, не пряталась, не возмущалась. Она, как и в первый раз, говорила спокойно, твердо, веско. Но он ничего не хотел воспринимать…
Однажды, уже по зиме, он подловил ее с новым женихом. Ему очень хотелось этого жениха удавить, и, возможно, он даже попытался бы это сделать, но Ира, крепко ухватив своего нового избранника за локоть, произнесла:
— Андрей! Я когда-то относилась к тебе очень хорошо. — Она не сказала: «любила». — Но сегодня ты не вызываешь у меня ничего, кроме презрения. Вот именно так. Я презираю тебя, Андрей. И мне очень неприятно, когда ты появляешься на моем пути. Наши пути разные. Они никогда не пересекутся. Запомни это раз и навсегда.
Она смотрела прямо, решительно, и в ее глазах были пропечатаны те самые слова, которые она только что озвучила.
Жених деликатно отвернулся.
В тот день Андрей Качарин впервые напился до беспамятства.
Наутро его выворачивало наизнанку, всего трясло, перед глазами летали неопознанные объекты, голова разламывалась на мелкие осколки, и родители вызвали «скорую помощь». Его отвезли в больницу, где откачивали несколько суток. Пожилой врач разводил руками:
— Не такая уж у него сильная интоксикация, чтобы чуть не помереть.
Из больницы он вышел другим человеком.
Он больше не любил Иру. Он ее ненавидел. Так сильно, так глубоко и так неотвратимо, что все остальное стало казаться слабым, мелким и проходящим.
Он все же написал диплом и окончил университет. У него была возможность остаться в лаборатории, но он не остался. Для этого пришлось бы работать в Академгородке, а значит, хоть изредка сталкиваться с Ирой.
Он не желал ее видеть. Он не хотел ее знать. Он не хотел о ней помнить.
Категорически!
Но это его желание оказалось столь же бессильным, как и его разом исчезнувшая любовь.
Он периодически ее видел. Он многое о ней знал. Он всегда ее помнил.
У него были женщины, но он так и не смог создать свою семью и полюбить кого-то другого.
Он был у Иры первым мужчиной, а она оказалась его последней любовью.
Он поступил на работу в геологическую партию и много колесил в экспедициях. Потом, в девяностых, когда нефтяники с газовиками пошли в гору, а геологи — под гору, все бросил и устроился учителем труда в гимназию. Не самое это было доходное место, но с детьми он ладил, а главное — получил возможность заниматься тем, что умел делать особо хорошо и что обеспечивало ему вполне сытую жизнь. Золотые руки Качарина очень ценились…
Зойка залетела в комнату, как всегда, с громким топотом. Обычно ее поступь была слышна далеко на подходах, но, задумавшись, Качарин обнаружил физкультурницу только тогда, когда она с грохотом распахнула дверь — вполне тихая дверь всегда грохотала под рукой метательницы дисков.
— Василич, спасибочки! Сколько я тебе должна?
— Пятьдесят рублей. — Качарин протянул утюг.
— Спятил, что ли?! — не поверила Зойка.
— Да тут работы почти никакой. — Совсем бесплатно Качарин не делал ничего. Из принципа. — Считай, полтинник просто за срочность.
— Ну, спасибочки! — повторила Зойка, протянула деньги, чмокнула мастера в щеку. — Тогда я побежала!
— Стой! — хватанул Качарин крепкую Зойкину руку. — Что там у Володи?