И вот вчера Аркадий Михайлович обрел свободу — от диеты, порицаний и уверток. Случилось то, чего не случалось уже давным-давно, — Софочка уехала, причем далеко, в Германию.
Эта поездка — недельное путешествие по стране плюс две недели пребывания в лучшем санатории Баден-Бадена — считалась работой. Один весьма состоятельный бизнесмен решил отправить за границу свою мать, женщину далеко не старую, тихую и интеллигентную, обеспечив ей комфорт по высшему разряду, включая наперсницу со знанием немецкого языка.
Поначалу Софья Михайловна, несмотря на обещание полного пансиона и вдобавок хорошего денежного вознаграждения, категорически воспротивилась. Но в конечном счете сдалась. Вняла увещеваниям бизнесмена, который разве что слезы не лил по поводу своей матери, нуждающейся в лечении и отказывающейся ехать на курорт в одиночку, а также уговорам брата, дескать, Софочке самой необходимо подлечиться на баден-баденских водах.
— Ты должен мне клятвенно пообещать, — потребовала сестра во время проводов в аэропорту, — что не будешь обжираться.
Именно это больше всего волновало ее с самого начала и до самого конца.
— Обещаю, душенька! — горячо заверил Аркадий Михайлович, после чего, помахав рукой взлетающему самолету, тут же направился в супермаркет, где накупил полную тележку всякой снеди, включая копченую курицу, буженину, соленую семгу и большой торт.
Никаких укоров совести он не чувствовал. Да, он обещал не обжираться. Но он и не собирается этого делать. Он просто вкусно поест на воле.
Ополовинив курицу, умяв два внушительных бутерброда с бужениной и семгой и напоследок полакомившись доброй третью торта, Аркадий Михайлович улегся спать с блаженством в душе и желудке.
Спал он превосходно и даже проснулся спозаранку без всякого будильника. Завтрак тоже устроил себе знатный, после чего в самом радужном настроении отправился на встречу с директором гимназии № 20.
Кира Анатольевна Рогова произвела на него солидное впечатление. Высокая статная женщина лет пятидесяти, с умелым макияжем и аккуратной короткой стрижкой, умными глазами и хорошо поставленным голосом, она держалась с достоинством и уверенностью человека, знающего цену и себе, и своей гимназии. Судя по всему, решил Казик, в свое время Рогова успела побывать в комсомольских лидерах, затем еще в каких-нибудь общественно-политических активистах, где и выучилась говорить решительно, с неким оттенком пафосности, четко подбирая нужные слова.
— Вы прекрасно понимаете, что наша гимназия много, очень много лет, — подчеркнула она, — занимает ведущие позиции в системе образования города.
Казик кивнул.
— Именно в нашей гимназии прошли апробацию самые передовые методики обучения, в том числе инновационного…
Казик снова кивнул.
Дальше последовало краткое, но емкое перечисление всех заслуг вверенного Роговой учебного заведения за всю его восьмидесятилетнюю историю, а особенно за последние годы, и Казик вновь кивал, поймав себя в какой-то момент на мысли, что напоминает китайского болванчика.
У Киры Анатольевны, похоже, никаких таких ассоциаций не возникло, напротив, подобная реакция гостя показалась ей совершенно правильной, о чем она не преминула сообщить:
— Сразу видно, вы понимающий человек и прекрасно сознаете, насколько важно, чтобы в нашей гимназии был самый оптимальный морально-психологический климат.
— Конечно, конечно, — заверил доцент кафедры психологии педуниверситета, и в этот момент в кабинет буквально ворвалась секретарша со словами: «Галина Антоновна Пирогова мертвая в своем кабинете!»
Ну а дальше понеслось… И морально-психологический климат испортился напрочь, потому что в образцовом заведении убийство — это не просто беда, а самая настоящая катастрофа.
Всю вторую половину дня Аркадий Михайлович мучился искушением позвонить своему хорошему приятелю — замначальника городского уголовного розыска майору Борису Борисовичу Орехову. Однако он представлял, как отреагирует Борис Борисович: «Казик! Вы опять влезли своим могучим шнобелем в грязную дыру?» И придется объяснять, что ничего не попишешь, коли вот так — да, не первый раз! — сложились обстоятельства, и шнобель, то бишь нос, тут ни при чем. Просто вот такое его, Казика, еврейское счастье.
Нельзя сказать, что происшествие в школе Аркадия Михайловича выбило из колеи. В конце концов, он действительно не первый раз попадал в подобные истории (порой случайно, а иногда намеренно) и неизменно старался «остаться» в этих «историях», потому как имел такое хобби. Помимо занятий психологией он любил заниматься расследованиями и даже в свое время имел лицензию на частную детективную практику. Но это было еще в Киеве, где он жил с рождения и откуда вынужден был практически бежать, потому как есть «дыры», в которые разумные люди никогда не суют свой нос, если не хотят потерять его вместе с головой. А он вот сунул и теперь обитал в Сибири. Причем затихнув на некоторое время, все же не утерпел и влез в новое дело, а потом еще в одно, и еще… и таким образом подружился с Борисом Борисовичем Ореховым.