Двойка
„Всё уже закончилось. Но покоя нет, и я решил записать, что помню. Моё первое воспоминание было замечательным - тепло, мягко, мамочка рядом, она зовёт меня по имени. Райма. Её тоже звали Райма, поэтому она часто звала меня Райма-два или Двоечка, Двойка. Она любила меня. Она была красивой - тонкие руки, стройные ножки. Её лицо я видел реже, только если мы оказывались перед зеркалом. У мамы были прямые каштановые волосы и карие глаза, как у меня. Работала мама в НИИ, для меня это долго звучало, как сочетание звуков или имя собственное, пока она не объяснила. Каждое утро она вставала, одевалась, сетуя, что располнела, красилась и долго собиралась. Она постоянно говорила со мной, а я в ответ мог лишь молчать. Однажды она подарила мне замечательную вещь, часть которой, оказывается, уже давно была во мне, и я смог начать говорить. Синтезатор речи. Это было непросто, в нём было всего несколько контактов, а каждый звук кодировался сочетанием двух. На экране перед моим носом они записывались как единицы и нолики. Нужно было сначала записать их, а потом включить озвучку всей серии. Занимательная и сложная игрушка. Мама часто играла со мной в НИИ - перед экранами со множеством единиц и ноликов, записывавшихся особым языком. Иногда подключала к машинам, и я писал. Это было сложно, иногда скучно, но мама не отставала. Я всегда был рядом с ней. Засыпал и просыпался, чувствуя подбородком её сложенные ладони. Слушал её бесконечные разговоры, смотрел, как она красит лицо, готовит, прибирается в нашей квартире, стараясь особо не нагибаться. Со временем мама начала носить ортопедический корсет, а лекарства пила, сколько я себя помню. Иногда я видел в НИИ таких же, как мы с мамой. Например, мамина подружка Ришка со своей Двойкой. Ришка-два была печальной и говорила мало, и я в детстве на неё обижался. И так поговорить не с кем. Я не сразу заметил, что люди нас избегают. В НИИ ещё куда не шло, а на улице могли и послать. Шарахались от нас. Я спрашивал маму, почему, но она молчала. Однажды мы встретили женщину с Двойкой, полностью скрытой под свитером и я долго удивлялся, ей же ничего не видно. Мама сказала, она ещё слишком маленькая и поэтому полностью внутри. Со временем я неплохо освоил речь и язык циферок и стал помогать маме. Мы писали волшебные заклинания, как в сказке. Тот, кто прочтёт их, сможет управлять большими машинами. Не такими, конечно, как те, в которых мы едем по улице строителей Жецена на работу, теми управляли люди. Наши были сложнее. Для сказки всё это было, пожалуй, слишком рутинным, но маме нравилось называть нас магами. Она рассказывала на ходу придуманные сказки на ночь, где мы с ней - могучие волшебники, создатели заклинаний. Они пишут в толстых книгах... Однажды я видел книгу, её принесла Ришка. Книга была на каком-то неизвестном языке, и знаков было много, десятки. Двойка Ришки сказала, что язык тот же, но записано в другой системе. Это понятно - мы тоже писали в разных системах, но почему символы другие? Но она мне не ответила. Однажды я видел на улице маленькую Двоечку, идущую рядом с мамой, и очень разволновался. Она была совсем маленькой, чуть выше колена, и у неё было тельце, и ручки, и ножки, и волосы, и она умела говорить. Она даже была одета и - страшно подумать! - могла на этих маленьких ножках уйти от мамы. Наверное, поэтому её мамочка крепко держала её за ручку. Я спросил Райму, когда я вырасту, и она сказала, что попозже, а Двоечка обернулась и сказала: - Смотри, мама, у тёти голова в животе! - Пойдём, не смотри на неё, - и потащила ребёнка прочь. Я не понимал, почему они так реагируют - разве не все люди были Двойками в детстве? Но эта мысль занимала меня недолго. Теперь я знал, какой буду. Разве это не замечательно? Можно отойти от мамы на шаг, а то и на два. А то и в другую комнату. Мне было немного стыдно - ведь мама так меня любит, как же она без меня? Чем чаще я спрашивал, когда вырасту, тем чаще она говорила, как ей одиноко, как она меня любит и хочет, чтобы я осталась с ней навсегда. Я обещал, что останусь, просто хочу такие же ножки и уметь ходить. Мне начало казаться, что мама специально меня не отпускает. Потом она начала плакать, когда я просил её „пустить меня погулять, ненадолго!”, и это меня пугало и сбивало с толку. Я начинал извиняться и обещать, что никогда её не брошу. А может, она и не могла. У маленькой Двоечки было маленькое тельце, а у меня только голова. Я чувствовал её, своё лицо, шею, язык, но не более. Глядя на мамину фигуру в зеркале я понимал, что маленькому тельцу негде было уместиться, даже если бы я его просто не чувствовал. Может, оно просто ещё не выросло? Надо подождать. Зато мы начали общаться с Двойкой Ришки Рекевко. К моему удивлению, она заговорила не словами, а звуками, „т” - один, „и” - ноль. Ришка сказала только „Опять секретничаешь!” и больше не обращала внимания. Наверное, Двойки часто общаются так, хотя не очень понятно, почему... „Что, Райма-двойка, ждёшь, пока вырастешь?” Теперь понятно. Она не хочет, чтобы мамы нас понимали. Может, Ришку подобные разговоры расстраивают не меньше, чем мою маму. „Да, - ответил я тем же способом, - видела недавно Двоечку, которая шла отдельно. Почему мама плачет, когда я с ней об том говорю?” „Я могу ответить, но тебя это очень расстроит. Да и торопиться некуда. Ты умеешь подключаться к другим машинам по сети?” „Нет”. „Это совсем не сложно. Я могу объяснить. Только Райме не говори”. „Почему?” „Она очень расстроится. И нам нельзя подключаться. Но ты можешь, если никто не узнает. Ты даже можешь подключиться к огромной сети, наверняка ты уже находил её, но она запаролена. Взломаешь - узнаешь много интересного, только продолжай параллельно писать программы и скрой всё с экрана...” - Всё, девочки, пора работать. Потом поболтаете. Пока, Райма! - и Ришка ушла. Двойка Ришки привела меня в замешательство. Подключаться действительно было нельзя, и запускать „Сеть” тоже. Может, не стоит? Сказать всё маме? Но, как и следовало догадаться, победило любопытство. Я действовал осторожно, и сумел запустить сеть по-тихому. На её исследование ушло некоторое время. Сеть была огромна! Через поиск можно было получить доступ к машинам, которые стояли далеко, неизвестно где, и к их информации. Связался я и с Двойкой Ришки. Та советовала не торопиться и не показывать внешне эмоций. Интригантка! В Сети я прочёл, что Двойки - проект. Их тела ампутируются, а оставшиеся головы навсегда прикрепляются к телам носителей. Я никогда не вырасту. И конечно, я не смог удержать этого в себе. Когда мама узнала, что я подключался к Сети (про Ришку-два я не сказал), она испугалась. Сказала никому не рассказывать об этом. Потому что работодатели могут вырезать меня из неё и убить, или перестать выдавать лекарства, и тогда я сгнию прямо в ней. В молодости стать обладателем Двойки - обеспеченная карьера на всю жизнь... Мне показалось, что теперь она об этом решении жалеет. Мама запретила мне выходить в Сеть, но тут мне помогла Двойка Ришки. Она каким-то образом добилась незаметного подключения кабеля и впредь велела мне не высовываться. Я читал про физиологию людей и понял, что у меня должен был быть и отец. Двоек делают искусственным оплодотворением, но поискав хорошенько, отца я нашёл, как и свои медицинские записи. Эта информация была секретной и вряд ли мне удалось бы до неё добраться, если бы я не имел дело с „волшебными заклинаниями” всю свою жизнь. Во-первых, я выяснил, что я мальчик. Был. Райма всегда звала меня доченькой. Во-вторых, мне двенадцать, и если бы я не был Двойкой, через пару-тройку лет теоретически мог бы иметь собственных детей. В-третьих... сейчас я бы мог быть почти такого же роста, что и мама. Это было пустыми фактами первый день. Потом я начал жадно смотреть на людей вокруг. Я мог бы ходить. Мог бы говорить. Мог бы есть... Мог бы делать такую же сложную причёску, как женщина на переднем сиденье маршрутки... Хотя нет, если я мальчик, то стриг бы коротко, как все. Даже жаль. Всегда было немного завидно, когда мама расчёсывала свои длинные волосы, пропускала сквозь пальцы... Интересно, какие они на ощупь? Они были слишком короткими, чтобы достать до меня, только до плеч. Если бы у меня были лёгкие, я мог бы сам говорить, или даже петь. Губы Двойкам зашивают - всё равно они не могут ни есть, ни пить, так зачем заносить микробов? Я думал обо всём этом и совсем перестал разговаривать с Раймой, а она обижалась и плакала. Если она заставляла меня говорить, я не мог говорить ни о чём больше. Что такое „ноги затекли”? Какого вкуса шоколад? На что похож поцелуй? Какой бы у меня мог быть голос? Маму это неизменно приводило в печальное состояние. Она много жаловалась и говорила, что уже поздно что-либо менять. Она обречена прожить остаток жизни старой девой, одна со мной в нашей квартире. Однажды я спросил её, сколько бы у неё могло быть детей, если бы она их рожала, и она попросила больше не говорить на эту тему. Я и не подозревал, насколько вывел её из равновесия. Рыдать по ночам стало её привычным делом... Лишь позже я догадался, что дело не только во мне, но и в нашем коллеге Велко Лавокельско. Высокий, голубоглазый и черноволосый Велко, который улыбался Райм