Должно быть, он так и заснул с открытыми глазами, потому что утром его сильно встряхнула Оксана. «Господи! — сказала она испуганно. — Я думала, ты умер…» — «Дождешься! Как же! — огрызнулся он. — Заснуть-то не дадут, не то что помереть…»
Днем, при тусклом солнечном свете галлюцинации отступали, но ночью нарастала их длительность, яркость, они обретали звуки и чуть ли не запахи. Незнакомые люди, полупрозрачные, как рыбьи мальки, скользили под странными деревьями; впрочем, многое было знакомым, хотя это не походило ни на один земной пейзаж.
Но как ни странно, самочувствие его улучшалось, снизилась температура, уменьшились боли и лишь изредка пульсирующая стрелка пронизывала голову. Он притерпелся к этому, и ему даже стало нравиться разглядывать диковинные картинки. Он успокаивал себя, мол, билокация на время вытеснилась чем-то иным, пока непривычным, но не страшным.
На тринадцатую ночь что-то сдвинулось в нем. Он явственно ощутил, как кто-то или что-то проникает со стороны затылка внутрь головы. Будто невидимый зубной врач хладнокровно направил сверло бормашины в ямку между черепом и позвонком. Он не сдержался и вскрикнул. «Что? — спросила спросонья Оксана. — Тебе больно?» — «Спи, — сказал он тихо. — Зуб стрельнул». — «Прими лекарство», — пробормотала она. Он не хотел мешать ей, но не было сил, чтобы встать и уйти. Сжал зубы, второй удар был мягче, а потом что-то теплое, сильное обхватило голову, сжало ее бережно и потекло внутрь.
«Я здесь, — четко произнес чей-то голос изнутри. — Не бойся. Я — свой». — «Кто ты?» — мысленно спросил Веселов и был услышан. «Я здесь, — повторил голос. — Я — друг».
Сначала было темно, потом выплыли из черноты блеклые радужные пятна, как от бензина в луже, они сгущались, обретали форму, и прозрачное мужское лицо склонилось над Веселовым. «Не делай больно», — сказал Веселов. — «Сейчас перестанет», — ответил голос и оказался прав. Боль стихла, лишь неуютное ощущение, будто кто-то забрался внутрь, не оставляло. «Кража со взломом, — невесело пошутил Веселов. — Мой друг, шизофрения, здравствуй!» — «Я друг, — сказал мужчина. — Но у меня иное имя. Мы долго искали тебя. Почему ты скрывался? Мы не желаем зла». — «Не могу ответить тем же. К чему мне галлюцинации?» — «Ты боишься?» — «Нет. Пока интересно. Всегда знал, что любопытство меня сгубит». — «Ты должен пойти с нами». — «На тот свет? Не рановато ли?» — «Он не такой, как ваш. Это не смерть. Там иная жизнь, настоящая, твоя. Ты здесь в гостях, там будешь дома».
Голос смягчился, потеплел, мужское лицо затуманилось, заколебалось и незаметно превратилось в женское. Длинные волосы, голубые прозрачные глаза, сквозь лицо просвечивали красные цветы и зеленые листья. «Володя, — сказала она с нежностью любящей женщины. — Володенька! Нас мало. Мы любим тебя. Ты нужен нам. Пойдем со мной, мы так долго тебя искали». — «Кто же вы?» — «Такие же, как ты. Особые, избранные, не похожие на других. Нас никто не любит, но мы лучше всех. Ты должен вернуться на родину…» — «Куда? Куда?» — перебил Веселов. «Здесь лучше, чем у вас, здесь прозрачные реки, чистые леса, здесь небо выше, здесь никогда не услышишь слов: война, вражда, ненависть. Здесь лишь всеобщая любовь, покой, блаженство, пение птиц и журчание ручьев…» — «Рай, да и только! Зачем мне спешить? Помру — узнаю…»
Страшно не было. Боль утихла. Было только нечто постыдное во всем этом, словно чужие люди бесцеремонно разглядывают тебя, обнаженного, и скрыться некуда, и даже случайные мысли становятся слышны тем, чужим… Он так и определил их про себя, без слов и мыслей — чужие. Хотелось оборвать разговор, пересилить любопытство, встать, уйти на кухню и включить яркую лампу. Призраки не любят света, ибо возникают из темноты. Не потому ли дети боятся остаться в темной комнате, что их фантазия родит из черноты древние образы страха?..
Веселов изо всех сил старался не думать словами. Не нравилось ему все это, и не столько пугающим сходством с психическим расстройством, а именно достоверностью вторжения извне. Кто-то неизвестный, чужой и сильный, искушал его сладкими речами, звал туда, откуда нет возврата, и будет ли это настоящей смертью, казалось неважным, ибо жизнь даже в самой немыслимой и прекрасной ипостаси, жизнь вне дома и рода была бы чьей-то чужой судьбой. И все же противник оказался более чутким и сильным, должно быть, он уловил обломки мыслей, еще не названные словами опасения…