Она встала, скользящим движением откинула волосы назад и мягко прижала свои ладони к затылку.
И тут же он ощутил, как горячая, плотная волна выталкивает его из сознания девушки. Он напрягся невольно, сопротивляясь, но напор был силен и беспощаден. Он снова свился в тонкий жгут, скользнул в узкий светлый канал и покинул голову. Юля болезненно вскрикнула, убрала ладони с затылка и, скрестив руки, выставила их перед собой, словно защищаясь, но на самом деле направляя непреодолимую волну на Веселова. И заметался тот по тесному пространству комнаты, всюду встречая тугой барьер, как мощный сквозняк выносит его в свободном полете и стремительным пунктиром несет к неведомой цели…
Сознание на лету раздваивалось. Да, он летел, но в то же время лежал недвижно в своей комнате и ощущал прикосновение чьей-то руки на лбу своем; на миг он увидел себя со стороны — лежащего с открытыми глазами, и тут же ощутил толчок, увидел тьму, блеснувшую бледными звездами, и медленно проступившее сквозь нее лицо Оленева.
Он лежал раздетый, желтые капли гемодеза бесшумно перетекали в вену по капельнице, рядом сидел Оленев, справа, боковым зрением, угадывалась Оксана. Было светло и тихо.
И тут слои памяти соприкоснулись, слились, и он все вспомнил. Да, он был похищен, унесен в Заповедник, это ему поведали о Безымянных, рассеянных по Вселенной, это ему навязали свою волю, и это он был только что изгнан из тела девушки по имени Юля. Но в то же время никуда не улетал он, а лежал больной, с температурой, под капельницей, принесенной заботливым Оленевым, лежал и рассказывал ему о своей способности к билокации и о том, как его похитили, и обо всем, что происходило, так, как будто все эти события уже свершились и о них можно спокойно поведать другу в прошедшем времени. Именно в прошедшем. Он даже вспомнил свою только что отзвучавшую фразу: «Увидел себя, лежащего, со стороны, и тебя рядом, потом толчок, темнота и твое лицо…»
Что-то случилось со временем… Странное ощущение нереальности происходящего на секунду пришло к нему, и он обрадовался. Значит, он снова стал человеком, землянином, снова научился удивляться и говорить то, что сочтет нужным.
— Отдыхай, — сказал Оленев и посмотрел на него так, словно все понимал, знал, предвидел, словно умел проникать в чужие тайны и ощущать боль чужого тела. — Это пройдет. Ты все рассказал. Я все понял. Завтра встанешь на ноги. А сейчас расслабься. Все позади. Больше я не позволю тебя украсть… Эх ты, а еще меня тихушей называл. Нею жизнь скрывал. Ничего, старик, не ты первый, не ты последний…
13
Да, рабство души и тела ослабило свои путы, неоцененное умение владеть собой вернулось к Веселову, и лишь смутная печаль, не свойственная ему ранее, уже не покидала его. Теперь он был не один, но от этого тяжесть на душе не уменьшалась. Болезнь незаметно истекла из него, он снова обрел дар вселяться в тела зверей и птиц. И он почти не удивился, когда на исходе марта, во время дежурства, сидя в покойном больничном кресле и расслабившись после операции, он увидел себя в теле бамула — странной двуглавой птицы.
Он летел над заснеженными горами — белый слепящий снег на вершинах, густая зелень сосен и елей, пронзительное голубое небо, солнце бьет в левое крыло. Головы вытянуты на напряженных шеях, длина взгляда ограничена лишь горизонтом, перья прижаты к телу, западный ветер сносит в сторону. Он знал, что пора зимнего ожидания кончилась и надо лететь на север, прямо и вверх по невидимой ниточке магнитного поля, через горы, над истоками великой реки, сквозь весеннюю степь, где исподволь начинается вечная тайга — прибежище гонимых, заповедник времени, светлая родина радости и печали…
Веселов ждал того дня, потому что давно понял простую истину: только бамул, птица, рожденная в Заповеднике, своим безошибочным чутьем поможет ему найти дорогу. Поиски отца превратились в поиск глубоких корней, переплетенных воедино в добре и зле, любви и ненависти. Спасти не только себя, но и всех рассеянных по земле соплеменников своих, принужденных к измене и бегству. Отца, Юлю и еще многих, отвергших льстивые слова об избранничестве и теперь вынужденных скрываться и сопротивляться. Ему не было ясно до конца, какие следы оставило в нем недавнее похищение, чем грозит оно и когда проявится. Участок мозга, доставшийся ему от предков, мог заговорить с похитителями и без воли и ведома его, мог снова перенести сознание в заповедную область и заставить делать то, что он не хочет.