— Это твоя настоящая внешность?
— Эта? О да! Нравлюсь?
— Нравишься.
— Голос крови, а? — она рассмеялась. И в самом деле — бесовские огоньки заплясали в ее глазах.
— Ты это брось, — сказал Веселов. — Не искушай без нужды. Послушай, ты ведь умеешь передвигаться во времени. Это правда? Тогда… Ты знаешь будущее? Что нас ждет?
— Многое! — и снова засмеялась.
Помолчала и добавила серьезно:
— Все очень сложно. Вариантов будущего очень много. Пойдешь налево — родится одна реальность, свернешь направо— совсем другая.
Была уже ночь, и машина, колесившая по темному городу, остановилась.
— Приехали, — сказала Юля, не глядя в окно. — Запомни, нас пока мало, — она кивнула в сторону водителя, сверкнувшего золотой улыбкой. — Ожидается большая драка. Ты готов?
— Всегда! — рявкнул Веселов, по-клоунски напрягая бицепсы и переходя в боксерскую стойку.
— Шут гороховый, — вздохнула Юля. — Ладно, ступай. Мы встретимся. Возможно, что ждать осталось недолго.
— Ох и всыпят мне! — покачал головой Веселов, комкая мокрый халат. — Всю больницу обыскали, наверное. Сколько же я пропадал?
— И двух минут не прошло, Вова. Я ведь кое-что умею.
— Расхвасталась, — пробурчал Веселов, выходя из машины. — Все-то она умеет, а мне расхлебывать…
Он обернулся, чтобы махнуть рукой на прощанье, и тут его покачнуло, сдавило виски, бесплотной тяжестью налилась грудь, он невольно закрыл глаза, развел руки, ища опоры и… упал во что-то мягкое и упругое. Огляделся и увидел, что сидит в своем кресле, в ординаторской, никого нет, за окном — мутный закат, и на часах еще вечер… Зазвонил телефон.
— Это я! — сказал он невпопад в трубку.
— А это я, — узнал он голос Юли. — Убедился? Еще две минуты до того, как тебя вызовут в инфекционный корпус. Но уже не вызовут. Будь осторожен. Теперь ты знаешь больше. За это нужно платить…
Короткие гудки. Вечер на исходе. До конца дежурства еще плыть и плыть через тягостные ночные часы. Хорошо бы, если удалось заснуть или чтобы нашлась работа, изнуряющая, заполняющая время, когда просто некогда думать о постороннем…
Он вздохнул и пошел по отделениям выспрашивать, нет ли у них тяжелых больных и не собираются ли кого-нибудь брать на операцию. Это было не принято, но к странностям Веселова давно привыкли и не удивлялись…
14
На другой день, ближе к концу рабочего дня, его неожиданно вызвал к себе профессор. Его кабинет был через стенку с ординаторской реанимации, больничные врачи, в общем-то, не подчинялись заведующему кафедрой хирургии, и все же профессорский сан завораживал многих и невольно придавал голосу интонации извинительные и лицу — выражение почтительное. Конечно же, были исключения, и, конечно же, в их число входил Веселов.
Поэтому он разлохматил и без того взъерошенные волосы, нахлобучил мятую, почти что белую шапочку, расстегнул жеваный после дежурства халат и, не стучась в мягкую, обитую дерматином дверь, распахнул ее. Кабинет был пуст, Веселов, нимало не смущаясь, уселся в кресло, вытянул ноги и стал непринужденно листать журнальчик по хирургии. Как открылась дверь, он почему-то не услышал и даже вздрогнул невольно, когда за спиной раздался голос профессора:
— Владимир Геннадьевич? А вы мне не верили…
Профессор Иван Петрович Черняк, сутуловатый, лысоватый, в больших очках с толстыми стеклами, похожий, как уверяли злопыхатели, на большую плюшевую обезьяну, улыбался ласково одними губами и даже кланялся слегка по своей привычке, давно вошедшей в поговорку у местных остряков.
— Отчего же? — нагло сказал Веселов, но все же встал. — Я вам всегда верил. Во всем. Честное слово. Спросите у заведующей. Она знает.
— Все шутите, шутите. Это хорошо. Это мне нравится, — говорил профессор, но отчего-то не проходил к своему креслу за большим столом, и к Веселову не приближался, впрочем, а так и стоял у дверей, словно ожидал оплеухи, что ли…
— Честное слово, — повторил Веселов. — Как на духу. Ни в чем не повинен. Клянусь.
— Это вам только кажется. Пока кажется, — ласково, не разрывая улыбки, сказал Черняк. — Вы убедились, что я могу свободно зайти сюда и так же свободно выйти? И вы мне не помешаете.
Тут даже Веселов растерялся. Самую малость, правда.
— Больше не буду! Мешать — нет! Ни за что!
— Будете. А пока я уйду. Да, вы свободны, Владимир Геннадьевич. Пока свободны.
— Всегда! — ляпнул по инерции Веселов.
Черняк еще раз усугубил свою сутулость поклоном, растянул большие розовые губы. Глаза за толстыми стеклами казались маленькими и блестящими.