На переднем сиденье, лицом к лицу к нему сидел он сам, отчего-то в легких домашних брюках, расстегнутой рубахе и в тапочках на босу ногу. Через проход, вытянув ноги и засунув руки в карманы синего купального халата, сидел еще один «Веселов», а поодаль, плечом к плечу, — еще два брата-близнеца, одетые по сезону — в пальто и шапках.
На месте водителя никого не было, ревел мотор, автобус напряженно вздрагивал, за стеклами — стена плотного тумана и, словно в самолете, скорость скорее угадывалась, чем ощущалась.
Минуя слова, пришло к нему ясное понимание ситуации. Он прижался к плотно закрытой двери, отсюда он видел всех, на него не смотрели, сидели неподвижно, как манекены. Отступать было некуда.
— Здорово, братишки! — сказал он нарочито бодро. — Куда едем? Что-то вы больно смурные. Или помер кто?
— Помер, — произнес тот, что в тапочках. — Ты и помер.
И тут он увидел, что в узком проходе начал уплотняться воздух, колыхнулась матовая волна, замерцали красные прожилки, молочно-белое окрашивалось изнутри розовым, упорядочивалось, обретало форму, тяжесть, объем.
В проходе лежал еще один «Веселов», и не нужно было быть реаниматологом, чтобы понять — он мертв. Он лежал на спине, небрежно прикрытый простыней до подбородка, пятно засохшей крови бабочкой расползлось от живота к полу, синие губы полуоткрыты, на веках темные пятаки, почему-то с двуглавым орлом.
Зрелище чужой смерти давно не удивляло и не пугало, лишь неизменная печаль и чувство бессилия оставались прежними, но здесь, сейчас, в двух шагах лежал он сам. Пусть муляж, манекен, кукла, мираж, голограмма… Или вариант будущего?
— Да, редкое зрелище, — сказал Веселов, проглотив комок, вставший в горле. — И что дальше?
— Замена, — сказал близнец в халате. — Он там, ты — здесь.
И больше не отвечали. Он сам по привычке болтал, заполняя словами пустоту, изгоняя страх и неуверенность. Напряженно искал выход. Выхода не было, что подтверждала надпись над дверью.
Должно быть, прошло не больше трех минут, хотя казалось, что и со временем не все в порядке. Оно текло скачкообразно, почти синхронно с перепадами в голосе мотора. Иногда он захлебывался на высоких оборотах, выдавал фальшивую ноту, облачко сизого дыма и запах гари зависали в салоне, исчезали мгновенно и тут же Веселов обнаруживал; что он снова начинает прокручивать только что законченную мысль.
Жестокий озноб потряс автобус, задребезжали плохо закрепленные стекла, оглушительно хлопнула крышка люка на низком потолке, торможение было таким же резким, как и старт; близнецы не шелохнулись, словно слившись с сиденьями; Веселов не удержался на ногах и больно ударился о никелированную стойку.
— Черт! — вырвалось у него. — Ну и техника!..
Мотор приглушенно забулькал, словно пузыри лопались на воде — реже и реже. Заглох. Стена тумана стала рассеиваться, белое вытеснялось зеленым и голубым, и сквозь запыленное стекло Веселов увидел, что за краткие минуты он успел перенестись не только в пространстве, но и во времени.
Была тайга и было лето. Нехоженая густая тайга и середина июня, время летнего солнцестояния. Буйно росли жарки, еще не отцвели ветреница и медуница, тени от деревьев короткие, значит — полдень.
Со скрежетом, нехотя, сам собой, повернулся рычаг, приоткрылась дверь, зависнув на ржавых петлях; близнецы не шевелились; не дожидаясь приглашения, Веселов распахнул дверь пошире, вдохнул чистый пахучий воздух и спрыгнул на поляну.
Его никто не ждал. Точнее, поляна была безлюдна. А еще точнее, — не поляна, а пологий берег таежной речки. С одной стороны он круто уходил вверх на лесистую сопку, с другой незаметно опускался в воду. За быстрой рекой, накрепко вбитая в землю, стояла скала с редкими деревьями, вросшими в щели. А за скалой — еще река. Под острым углом обходя гранитный клин, они сливались в одну, широкую.
Никто не вышел вслед, он обошел автобус, в реке плеснула рыба, он вздрогнул, глубоко вздохнул, попрыгал на одном месте, расслабляясь, прогоняя тревогу. Скинул пальто, шапку, шарф прямо на траву, убежденный в том, что больше не оденет их. Здесь, за этой чертой, лето уходило в вечность, откуда ему уже не вернуться.
Жарко, пришлось разуться, стянул и рубаху, с облегчением умылся, закурил, неторопливо оглядываясь. Жужжали шмели, стрекотали кузнечики, пели птицы…
Шло время, или только казалось, что шло, солнце зависло в одной точке, как большая осветительная ракета, как огромный «юпитер», тени не двигались, далекая птица кружила над стрелкой…