«Мертвец» сел, а потом грузно встал на ноги, и Веселов увидел, что тот трансформировался в профессора Черняка.
В легкой летней одежде, в легкомысленной кепочке с длинным прозрачным козырьком, он растягивал губы в приторной и презрительной улыбке, вытягивал трубочкой, причмокивал, накреняя тяжелое тело в полупоклоне.
— Балаган, — сказал Веселов, уже ничему не удивляясь и ко всему готовый.
И отвернулся в пренебрежении.
Сверху — на склоне сопки, метрах в ста от берега, под разлапистой елью, полускрытой толстым стволом, лежал человек. Веселов невольно вздрогнул и заставил себя не смотреть в ту сторону. Бамул снизился по спирали и сея на еловый сук.
Под деревом, на животе, раскинув ноги и прижавшись щекой к прикладу двустволки, лежал Алеша, целясь в тех, кто стоял на берегу. Под правой рукой аккуратно разложены патроны. Похоже, много дней он добирался сюда по тайным тропам. Да, великий мститель вышел на тропу войны во всеоружии — с горящим ненавистью сердцем и с охотничьим ружьем, снаряженным жаканами.
На тропу войны и на верную смерть. Бессмысленную и очевидную. Скорее всего, Алеша держал на мушке его, Веселова, изменника, перебежчика, унаследовавшего презренный титул «рыбника»…
Подавляя птичий страх человечьей волей, бамул громко закричал на два голоса и шумно захлопал крыльями. Посыпались хвоя и прошлогодние шишки. Алеша невольно вздрогнул и поднял голову…
Снизу — Черняк перестал кланяться, выпрямился, сложил длинные волосатые руки на груди, слегка запрокинул подбородок.
— Никогда не пренебрегайте советами старших, — сказал Черняк. — Непочтительность не доводит до добра.
— Плюшевая обезьяна в позе Наполеона, — вопреки совету сказал Веселов.
Черняк презрительно фыркнул, тело его затуманилось, словно вышло из фокуса, и тут же приобрело резкость. Перед Веселовым стоял сам Наполеон в парадной форме, надменно сжав тонкие губы:
— Неужели вы полагаете, что мой истинный облик и есть тот самый, профессорский?
— Все равно обезьяна, — упрямо повторил Веселов.
Терять было нечего, все пути отступления отрезаны, с двух сторон его ждала гибель — от бывших родичей и от бывшего союзника…
Сверху — невиданная птица отвлекла Алешу. Неизвестно, что он подумал, глядя на нее, но она явно мешала ему, тревожила своей странностью, он махнул рукой в ее сторону, отгоняя, бамул испугался, трепыхнулся на ветке, Веселов успел удержать его на месте.
Снизу — шагнул в сторону, сделал еще три напряженных шага, Черняк оказался между ним и ружьем…
Сверху — Алеша занервничал. Да, теперь стало окончательно ясно, что первый выстрел был предназначен Веселову. Стал отползать в сторону. Северянин, охотничек…
Снизу — матовая волна колыхнула «Наполеона», разделилась на два молочных сгустка и каждый из них, как амёба под микроскопом, молча и быстро — еще на два, и еще, и еще… Близнецы тем же способом «переменили одежду», и вот, четверо, одетые так же, как сам Веселов, — в брюках, голые по пояс, босые, стали оттеснять его от реки.
Число сгустков достигло нескольких десятков, все свободное пространство от склона сопки до воды заполнилось колеблющимися столбами из густого тумана.
И вот туман стал окрашиваться, самовылепливаться, и Володя, готовый ко всему, все же вздрогнул — на берегу стояли многочисленные Веселовы, замершие в разных позах.
И тут раздался выстрел. Закричал бамул, преодолев человеческую волю, взлетел над тайгой; Веселов не успел понять, куда попала пуля, потому что скала вздрогнула, земля мягко покачнулась под ногами, он чуть не упал, его крепко сжали со всех сторон, как в переполненном автобусе, быстро стемнело, тут же рассвело, опять накатила ночь, потом все это слилось в сумерки, купол окрасился в грязно-серый цвет, стал непрозрачным. Веселов понял, что это значит, — зона стремительно проваливалась в прошлое, казалось, что на своем пути она натыкается вслепую на невидимые преграды, ибо то и дело скала, берег, река сотрясались со скрежетом, и если бы не плотная опека, то Веселов предпочел бы лечь ничком, как при землетрясении.
Возможно, это и было что-то похожее — времетрясение, например, потому что, как при быстрой скачке, его резко подбрасывало, норовило сорвать с седла и порой на краткие доли секунды он оказывался в других слоях, не успевая понять, в каких именно: в реальном прошлом, в одном из вариантов прошлого или в возможном будущем.
Словно промельки на экране, почти неосознаваемые: муха, летящая стоя, и тут же Поливанов на берегу озера с кем-то еще (с Оленевым?); Грачев, лежащий на койке в палате реанимации, Веселов втыкает ему в голову иглы электродов; неизвестный седой старик, держащий в руке розовый камешек; мокрое шоссе, КамАЗ врезается в багажник «Москвича»; отец (?) в больнице; Попрыго, дующий на чай; огромный лист папоротника, заслонивший небо; Юля, сидящая под деревом; и уже совсем абсурдное — огромное ночное небо, на котором написано слово «конец»…