— Поможете, если будет трудно?
— Не знаю, — покачал головой Поливанов. — Вы должны сами. Надежда на высшую силу развращает. На черта надейся, а сам не скучай. Я правильно сказал?
— Примерно, — согласился Веселов. — А теперь что?
— По домам, конечно. Там скоро все закончат. Мозг увезем с собой. И больше не будем вывозить детский сад на Землю.
— Я так и. не нашел отца.
— Найдешь. Он остается.
— Так просто? А не слишком ли все просто? Детские шалости, веселые игры подростков, поиграли, и хватит, пора домой. Один такой вот шалунишка мне говорил совсем другое. Почему я должен верить тебе, а не ему? И почему вы раньше не забрали своих проказников?
— Земными аналогиями все не измеришь. Слишком сложно для тебя, уж прости.
— А почему я должен верить, что ты и есть тот самый Федор Поливанов, искавший своих детей с помощью подсадной утки? Быть может, ты профессор Черняк, принявший форму Поливанова? И пока мы с тобой болтаем, твои родичи готовятся к началу ядерной войны?
— Недоверчивость — признак незрелого ума. Дети не имеют постоянной формы. Лишь с помощью Мозга они могут менять обличье. Мозг уже не работает. Скоро ты увидишь, как легкие облака поднимутся над лесом и возникнут уже там, на родной планете.
— Возможно. Но все равно нелепо. Жестокая трагедия оборачивается невинным фарсом. И слишком много неувязок в этой истории. На Земле разные виды животных не могут иметь общее потомство. А тут люди, рожденные на разных планетах, спокойно вступают в брак и появляется мой отец, к примеру. Не глупо ли?
— Глупо, конечно, — охотно согласился Поливанов. — Условное допущение. Законы жанра…
— Что-о?!
— Я же тебе объяснял. У нас один исток, один корень, только разные пути эволюции. Как на Земле, разные расы и народы, а вид один — человек разумный. Так вы себя называете? Не рановато ли? Ну ладно, ладно, успокойся, это хороший аванс, он себя оправдает… А вот и Юля.
На вершине скалы, из невидимой отсюда воронки, поднимался кто-то. Сначала — две обнаженные руки, потом голова. Солнце, бившее сзади, выбелило ореол светлых волос, в легком прыжке некто встал во весь рост, закрыл собой солнце.
— Привет от бывшей ведьмы, — сказала она, подходя. — Зеркальца не найдется?.. Жаль.
Умылась в реке, поправила волосы.
— Слушай, Вова, ты знаешь, что нам приготовили эти парни? Ни за что не догадаешься. Мы же в прошлом. Миллион лет до нашего рождения. Так вот, Мозг разобран, они улетают, а мы с тобой остаемся, как Адам и Ева, на безлюдной планете. Петля времени, понимаешь? Шутка такая. Мы с тобой и будем недостающим звеном между обезьяной и человеком. От нас и пойдет весь род человеческий. Как, устраивает? Ты хоть каменный топор сделать сумеешь? А то быстро вымрем.
— Ты что, серьезно? Эй, Федя! Ты это брось!
— Шутка, ребята, шутка! — сказал Поливанов, на всякий случай отходя подальше. — Ну, был такой вариант, был. Но ведь нелепый! Вернем мы вас в ваше время. Вот детей отправим и вернем…
И тут скала вздрогнула, мелкие камни с плеском упали в воду, большая трещина разорвала гранитный монолит.
И вот с нарастающим гулом, разламывая скалу, как скорлупу яйца, вырвалась первая волна.
Десятки молочно-белых клубящихся облаков, одно за другим взлетали вверх и, быстро уменьшаясь в размерах, исчезали, растворялись в голубом небе.
И вторая волна, и третья… Обломки скалы завалили реки, и они, прервав течение, накапливали воду, разливались по берегам выше насыпи и вот-вот должны были хлынуть через край.
— Бежим! — крикнул Веселов, ловя руку Юли.
— Исход окончен! — громко произнес Поливанов. — Конец фильма.
И, театрально отставив локоть, он крепко сжал пальцами застежку «молнии» и резко потянул ее вниз…
17
Синяя куртка распахнулась, обнажив черную подкладку, нет — кусок звездного неба, дыру, уходящую в бесконечность на груди Поливанова. Вернее, вместо груди.
И этот звездный кусок стал стремительно разрастаться, поглощая самого Поливанова, пейзаж за его спиной, небо, пока над узкой кромкой берега, где замер оторопевший Веселов, не навис огромный ночной небосвод.
Стало тихо. Он был один. И в тишине одиночества было слышно, как бьется сердце.
И вот кто-то вступил в эту тишину, в безлунную полночь, и хрупкие шаги по гальке становились все громче и громче.