— Циник! — сказал Климов. — Старый, занюханный циник. — Я не хотел ее обижать.
— Еще бы! Ты слишком избалован. Ты с детства привык говорить и делать все, что вздумаешь. Другие терпели твои капризы, а теперь, когда тебя выгнала жена, ты строишь из себя оскорбленную невинность. А каково было ей выносить твои ежедневные истерики? Терпи и ты. И не вздумай выгонять ее, а то накажу!
— Вот наказанье господне, — вздохнул Климов. — Хоть посоветуй мне, как успокоить. Это очень неприятно, когда кто-то плачет.
— Не знаю, — сказал сосед. — Мое дело — сторона, Климов. В семейные дрязги не вмешиваюсь.
— Какие там семейные! — сказал Климов, но спорить не стал.
Наверное, сосед был прав. Климов смотрел на Люсю и вспоминал самого себя, то маленького, с кудрявыми локонами, бьющегося головой о пол, то взрослого, ползающего у ног жены, и ему стало стыдно и больно за унизительную свою жизнь, когда слабым всегда оказывался он, даже если эта слабость приводила к победе. Всю свою жизнь он был верен восточной мудрости: ураган ломает деревья, а траву лишь склоняет к земле. Он был убежден, что зачастую выживает именно слабейший, если, конечно, сумеет вовремя приспособиться к сильному. Но вот сейчас эта женщина опередила его, и ему ничего не оставалось делать, как признать свое поражение.
— Ладно, — сказал он Люсе. — Не плачь. Я был не прав. Успокойся.
Он понимал, что их отношения с печальной закономерностью переходят ко второму этапу — к проникновению друг в друга, и он обреченно вздохнул, словно освобождая место для чужой судьбы с ее неизменными тоской и бедами.
Климов заварил чай, погремел чашками. Плакать она перестала, и он с любопытством поглядывал на нее: что будет делать дальше? А ничего. Она прикрыла голову косынкой, вымыла лицо и молча легла под одеяло, отвернувшись к стенке.
— Не дуйся, — сказал Климов. — Я ведь ничего не знаю о тебе.
Он хотел добавить, что и не желает ничего знать, но рассудил, что такими словами ее не успокоишь, и поступил так, как, по его мнению, должен поступать сильный мужчина, снисходительный к капризам, великодушный к слабостям.
— Мне некуда идти, — сказала Люся из-под одеяла.
Голос ее был охрипшим и слабым, как после болезни.
— Тогда иди пить чай, — предложил Климов.
Она поколебалась, но вылезла из постели, накинула халатик и села за стол. Кончик носа красный и блестит, под глазами круги, морщинки на шее повторяют форму подбородка.
— У тебя нет дома? — спросил Климов, хотя это его совсем не интересовало. — Где же ты жила раньше?
— В одном доме, — неопределенно ответила Люся. — Я не хочу туда возвращаться.
— Муж, что ли?
— Какой там муж? — презрительно махнула рукой Люся. — Еще почище тебя!
Климов вздохнул, но сдержался.
— А родители у тебя есть?
— Мать есть. Только я с ней в ссоре.
— Неуживчивая ты.
— Все меня оскорбляют, — пожаловалась Люся, отпивая чай. — Я никому не хочу зла, а меня никто не любит.
Она запоздало всхлипнула и вытерла глаза рукавом.
— Замужем хоть была? — спросил Климов, чтобы поддержать разговор.
Люся кивнула, поставила чашку, закрыла лицо ладонью. Климов испугался, что она снова заплачет, и попробовал перевести разговор на другую тему.
— Завтра тебе на работу? — спросил он.
Но ей не хотелось вести рассеянный разговор, и она снова направила его в свое русло.
— Я очень несчастна, — всхлипнула она. — У меня был чудесный муж. Мы так любили друг друга, но он погиб.
Она замолчала, ожидая, наверное, что Климов участливо спросит ее, как он погиб. Климову стало неприятно. Он сам любил вести разговор так, чтобы именно он оказывался в центре внимания, его горе, его несчастья, его исключительная личность. Внимание собеседника, его участие, пусть даже притворное, было сладостным, а невнимательный человек, пропускающий мимо ушей его жалобы, неизменно вызывал у Климова неприязнь и даже ненависть. Он сделал попытку завладеть разговором.
— Я тоже очень несчастен, — сказал он и привычно вздохнул, шмыгнув носом.
Люся словно бы не слышала его.
— Мы жили на Севере, — заговорила она. — В тот день мы с Колей сидели на берегу реки. Был чудесный августовский вечер, солнце клонилось к западу, и лучи от него разбегались по водной глади…