Она молча поставила перед ним чашку, придвинула варенье, извинилась и вышла. Он прихлебывал чай и прислушивался к голосам детей. Они не заходили на кухню, и он знал, что это она запретила, а сейчас, наверное, она проверяет их домашние задания. Так было всегда.
«Скорая» не ехала. Болела нога. Капала вода из крана. Было неловко сидеть в чужом доме, но встать и уйти он не мог. Допил чай и молча поглаживал больную ногу. Она вернулась через полчаса, посетовала на врачей и села напротив, налив себе чаю.
Вот так же они сидели и тогда, в последнюю минуту четверга, сменившегося бесконечной пятницей. Все было таким же. Только Климов другим. Он усмехнулся, вспомнив тот вечер, и посмотрел ей прямо в глаза. Она не отвела взгляда и тоже улыбнулась краешком губ.
— К чему этот маскарад, Климов? — вдруг спросила она.
— Да так, — сказал он и рассмеялся, чтобы скрыть смущение.
— Неужели ты думаешь, что я тебя не узнаю? Еще в автобусе… Эх ты, кукушонок.
— Я стал другим.
— Да, похорошел. В тебя можно и влюбиться. Но при чем здесь я?
— Дело не во внешности. Я вообще стал другим. Я стал таким, каким ты хочешь.
— А откуда ты знаешь, что я хочу? Что ты вообще знаешь обо мне? Разве тебя интересует кто-то другой, кроме самого себя?
— Я стал другим, — повторил он. — Ты можешь легко убедиться.
— А я не хочу убеждаться, Климов. Ты мне не нужен, и это все, что я хочу. Нелепо же начинать все сначала. Для чего же тогда разводиться?
— Можно ошибиться. Потом понять.
— Я, Климов, никогда не ошибаюсь. И никогда не меняю своих решений. Пора бы знать. Десять лет прожили.
— Да, собственно говоря, я и не буду тебя ни о чем просить. Я хотел быть нужным тебе и поэтому изменился. Но сейчас я и сам не знаю, хочу ли все начинать сначала или нет. Но скорее всего — нет… Послушай, ведь тебе нелегко с двумя детьми. Почему ты отвергаешь мою помощь?
— Нелегко, — созналась она. — Но с твоей помощью было бы еще труднее.
— Ты не думаешь о замужестве?
— Климов! — усмехнулась она. — Не задавай глупых вопросов. Я ни в ком не нуждаюсь. И добровольно взваливать на себя очередной груз никогда не соглашусь.
— Одиночество — жизнь без зеркал? — вспомнил он.
— А я не одинока. Глупо же связывать одиночество только с отсутствием мужа или жены. У меня есть дети, есть работа, есть я сама, в конце концов, мне с собой не скучно.
— Понимаю, — сказал Климов. — Раньше бы не понял, а теперь понимаю. Лишь слабый страдает от одиночества. Слабый всегда одинок. Право же, мне противно вспоминать самого себя.
— Я рада за тебя, Климов. Вот видишь, ты считал, что я причинила тебе зло, а оно обернулось добром.
— Диалектика! — засмеялся Климов и сам налил себе чаю.
— Семья распадается, Климов, это не мы придумали и не нам решать эту проблему.
— Люди разобщаются.
— Неправда. Люди осознают себя сильными и свободными. Идет великая борьба за независимость. Слабые гибнут, сильные выживают.
— Ницшеанка, — поморщился Климов. — Социал-дарвинистка.
— Нет, милый, я материалист и диалектик.
— Свести бы тебя с моим соседом. Хочешь, познакомлю? Великий диалектик!
— Не стоит. Мы все и так соседи.
— Ты изобрела новый лозунг: человек человеку сосед?
— Ну вот, научился иронизировать. Поздравляю. Земля маленькая, Климов, и если мы не будем относиться друг к другу, как добрые соседи, то ничего у нас не получится.
— Вот и будь мне доброй соседкой. Докажи на примере.
— А я тебе зла не желаю. Если нужна моя помощь, то помогу. Но только я сама решу, нужна или не нужна моя помощь. Если ты просто слаб, не можешь или не хочешь справиться со своей бедой, то я пройду мимо. Если ты обратишься ко мне как равный к равной, как свободный к свободному — я остановлюсь. Но паразитировать на себе никому и никогда не позволю.
— Я понимаю. Раньше я думал, что это жестокость. Но это и есть доброта. Диалектическое добро, если хочешь.
— Да, ты стал мудрее. Пожалуй, я вычеркну тебя из списка умерших. С воскрешением тебя, Климов!
— Слушай, давай учредим свой маленький праздник. День независимости день нашего развода.