- В том-то и дело. Что всё на них неправильно. Настолько, что на этом можно делать бабки! Ты представляешь, сколько найдется желающих не появляться на этих полотнах!?
Ну что сказать? Тут он меня покорил. В который уже раз.
И меня, наконец, посветили в их грандиозные планы. Самое главное (а это я уже понял самостоятельно) заключалось в том, что изображенное на картинах каким-то образом имело место в жизни. Причём, лично я затруднялся сказать, в каком времени, но, так или иначе, разглядывая полотна, я приходил к осознанию, что всё <так> и есть. Была ещё одна особенность: воспринятое мною от этого (с позволения сказать, художественного) просмотра, мне решительно не нравилось. Любой сюжет, которого касалась кисть художника, как-то сразу поникал, скукоживался и начинал дурно пахнуть. Точнее, это было самое негативное развитие сюжета из всех возможных. Картины каким-то образом подчиняли себе воображение.
Генерал, в принципе, дело придумал - находить несчастных потенциальных моделей для будущих портретов. Затем следовало "затащить" их в мастерскую к художнику, и, глядя на заходящиеся от ужаса лица (художник первым делом демонстрировал бы им наброски их портретов), начинать переговоры... При этом, генерал брал на себя и поиск уязвимых мест (собственно говоря, речь шла о поиске клиентов), и убеждение наших несчастных жертв в том, что их чудесные портреты вполне себе могут никогда не появиться на свет (в этот момент ужас на лицах постепенно освобождал место лучику надежды). Оказываемое действие портретов на самих людей обещало быть сокрушимо-непередаваемым. Моя же задача заключалась в завлечении клиентов. Генерал весьма тонко подметил мою реакцию от просмотра картин на выставке; он хотел, чтобы я "помогал" людям увидеть в картинах куда больше того, что было на них изображено, увлекать подобными откровениями будущих клиентов (разумеется, без негативной составляющей), и собственно, открывать им глаза на эти самые будущие миры (что делать художник категорически отказывался, а генерал попросту не умел).
Само собой, первая встреча с клиентом у меня должна была проходить без присутствия самого художника и гены. Признаться, во всём этом я не увидел ничего зазорного. Главным образом, я не увидел здесь никакого обмана. Ну то есть, каждый был волен воспринимать себя так, как ему вздумается, и я не чувствовал себя за это ответственным. К тому же, хоть и крайне негативная (но какая есть), но изображенная на картинах реальность, была всего лишь одной из точек зрения. По сути, каждый клиент мог быть с нею согласен или же наоборот - в том и заключался его собственный <выбор>. Моя же задача состояла, скорее, в предоставлении ему вариантов этого самого выбора. Мой милый друг, признаюсь тебе, эта возможность меня сильно увлекла. Представь себе машиниста, который гонит свой состав по прямому участку пути. И вдруг он видит прямо перед своим тощим машинистским носом развилку на путях. Он срочно бросается к карте, где, разумеется, и в помине нет никакой развязки; но она уже близко. И пока он гадает, куда же именно свернёт его поезд, я, с твоего позволения, продолжу свой рассказ.
* * *
В течение следующих дней мне пришлось познакомиться со всеми творениями моего новоиспеченного коллеги. Я неоднократно заходил на выставку (на которой заставал, как правило, лишь пару-тройку посетителей в полуобморочном состоянии) и в мастерскую, где гена срочно организовал косметический ремонт. Краем глаза я заметил целую стопку девственно чистых холстов, прислонённых к одной из стен в мастерской. Но даже на них я не мог смотреть без содрогания, представляя себе, во что эта нетронутая красота может превратиться.
Генерала в эти дни я видел только пару раз, и то - мельком (оба раза издалека). Он постоянно решал какие-то насущные вопросы, что-то с кем-то бесконечно согласовывал. Я хорошо мог его понять, и потому <не мешал>. Вообще-то, он был, можно сказать, в своей стези. Думаю, он даже ловил от всего этого кайф, по крайней мере, мне хотелось так думать. В какой-то момент он всё-таки неожиданно возник прямо передо мной и протянул мне в руки измятый листок бумаги. Ну конечно, "список будущих жертв" нашего отважного полководца был скрупулезно и собственноручно выведен им на бумаге. Не удивлюсь, если он был в единственном экземпляре.
Лишь на первый взгляд между этими людьми не было ничего общего. Но мне было понятно, что гена подбирал наших клиентов не только по толщине кошелька, но и по некому (намного более) внутреннему принципу. Все эти люди мало того, что имели хорошо развитое воображение, они были непрочь что-то поменять в своей жизни. В любом другом случае они бы просто не появились в этом списке. А значит, это были именно "наши клиенты". Всегда поражался тому, как охотно люди принимают за правду то, что втайне (быть может, и от самих себя?) желают услышать.
Самый первый клиент, приведённый мной в мастерскую (представь себе: пенсне. Что? Ещё кто-то носит пенсне?) был сух, строг, коротко подстрижен, богат и опрятен. Жаль, не стриги он волосы, думается мне, у него бы отросли обворожительные кудряшки. Буквально за пять минут он был изображен нашим маэстро, замершим в джильбабе у кофейного автомата в международном терминале. Меня снова поразила та нестройная музыка мыслей (вот новое понятие - атональный ритм), целым роем наполнившая мою бедную голову при беглом взгляде на этот набросок. Изображённый хмуро дожидался не то опаздывающего друга, не то своего напитка, не то конца света. Он снова (как это ему удаётся?) был неподвижен целую вечность; думаю, для него не существовало никакого терминала, никаких пассажиров. Единственное, во что мёртвой хваткой вцепились его тонкие пальцы, и что, судя по всему было ему важным - сверток из льняной ткани с неизвестным мне содержимым. Всё-таки я вгляделся в его глаза; его зрачки изображали два полумесяца, холодных, осенних и ничего не сулящих. Два абсолютно равнодушных полумесяца . Мой милый друг, я ещё никогда не пытался описывать тебе сны, которые ещё не приснились. К тому же, те сны, которые ещё не приснились другому человеку, но я попытаюсь. "Снится-снится сон в холодной постели" - так в этом сне пели дети. Звонкими голосами, где-то в тёмном лесу, в который и днём-то родители не пустят своих детей. Пели, и смотрели на небо. "Снится-снится сон". В холодной постели, беспокойно спит хмурый гражданин. "Месяц-месяц, тебя застрелят!" - резко и звонко пели дети...
Вырученных денег нам хватило на внушительную партию художественных принадлежностей, честно поделенный на троих гонорар и новый мундир для генерала. Клиент предпочёл так же забрать с собой недописанный набросок (явно намереваясь растерзать его в ближайшей подворотне). "Не волнуйтесь, друг, вам подобные сны не грозят" - шепнул мне на ухо художник, лишь за клиентом закрылась дверь. Ещё бы они мне грозили, я ведь не собирался ему позировать!
* * *
- Зачем ты организовал ту выставку? - однажды, где-то в середине лета спросил я у генерала, прикуривая сигарету, - ведь ты мог просто отвести меня в мастерскую, чтобы я посмотрел на эти картины без свидетелей.
К тому моменту дела наши шли просто превосходно. Постоянно дополняемый геной список клиентов всё время норовил закончиться. "Отработанные" заказчики, тем не менее, явно были впечатлены талантом художника, хоть каждый и считал лично свой опыт неудачным (интересно, что они говорили при этом своим домашним, объясняя солидные траты и не показывая готовых портретов? - как правило, их просили уничтожить прямо в мастерской). Со дня на день наша "фирма" собиралась переехать из полуподвальной мастерской в арендованную генералом светлую студию в центре города. Был, пожалуй, только один инцидент, связанный с нашим ремеслом. Да и тот, скорее, касался лично генерала. На тот момент в его трёхкомнатной квартире временно проживала какая-то его подружка, от которой он был непрочь избавиться. И видимо, до такой степени, что самолично уговорил её (и даже сделал вид, что всё оплатит) обзавестись собственным портретом. Портрет был довольно мил: барышня нежно прижимала к груди кошку (тёмное пятно довольно мурлыкало на светлой груди), её изящные пальцы слегка прикрывали ей веки от яркого утреннего света... Но "на деле" чёрная кошка оказалась явной паникёршей. Точнее сказать, она сама до смерти боялась темноты, при этом каждую ночь изводя свою хозяйку. Та вбила себе в голову, что отныне боится ночевать одна, опасаясь своего разбушевавшегося питомца. На вполне разумный довод генерала, дескать, что у неё и в помине нет никакой кошки, барышня (лёгким движением руки скинув с себя верх) продемонстрировала тому свежие царапины на грудях (вид последних убедил генерала повременить с её отъездом).