— Президиум Верховного Совета СССР и Совет Министров СССР — грудным басом сообщал, уже знакомый мне голос, — с глубокой скорбью извещают партию и весь советский народ, что четвёртого декабря тысяча девятьсот восемьдесят первого года, в двадцать два часа сорок минут, после непродолжительной болезни, скончался Генеральный Секретарь Центрального Комитета КПСС, Председатель Президиума Верховного Совета СССР Кунаев Динмухамед Ахмедович. Имя Динмухамеда Ахмедовича Кунаева, выдающегося деятеля Коммунистической Партии и Советского государства, стойкого борца за идеалы коммунизма, за мир, навсегда сохранится в сердцах советских людей, всего прогрессивного человечества.
Текст, как мне показалось, внезапно оборвался и из стационарной радиоточки полилась заунывная, траурная музыка, какого то советского композитора. Мы с Вахидом переглянулись, но так и продолжали стоять с открытыми ртами, тупо таращась в его старенькую, почерневшую от времени, простенькую говорильню.
— И чего это было? — сглотнув накопившуюся во рту слюну, спросил я, всё ещё изучая пыль на грязном радиоприёмнике.
— Кунаев помер — тихо ответил Вахид и повернувшись в мою сторону, раздражённо спросил: — И чё, теперь меня с отпуском прокатят?
ГЛАВА 17
Траурные мероприятия длятся в стране уже третий день. Телевидение и радио взахлёб рыдают и плачут классической музыкой, самым лучшим в мире балетом и воспоминаниями о жизненных вехах первого лица государства, внезапно покинувшего свой несчастный народ. На предприятиях города проходят митинги, где его труженики клянутся в верности и обещают выполнить, и перевыполнить всё на свете. А мы, в это же самое время, упорно трудимся на собственный карман, из которого, между прочим, честно платим налоги и смотрим на это буйство жизни со стороны. Герман, разобравшись с привезённым мной товаром, резко воспрянул духом и принялся втридорога распродавать наше с Вахидом барахло. Моряк обивает пороги своего управления, пытаясь по быстрому оформить отпуск, получить отпускные и смотаться к себе в Азербайджан. Парни, с утра до ночи, крутят зарубежное кино, не обращая внимания на усталость и траур, а я, словно прокажённый, работаю в новом киносалоне, проклиная тот день, когда взял на работу этого придурка Вову, способного лишь подслушивать чужие разговоры и доносы на расслабившихся отдыхающих писать. Нет, сам по себе, он парень не плохой и можно даже сказать, что безобидный и робкий, но руки у него точно из задницы растут. За два дня зажевать две дефицитных кассеты, это надо же так постараться, чтобы такое чудо сотворить, да ещё на импортной видеотехнике. Вот теперь я и сижу рядом с ним, и контролирую каждое движение этого безалаберного обормота. Хрен бы с ним, вычел бы из его зарплаты стоимость испорченных кассет и пускай трудится дальше на два фронта, если бы они, как и раньше, лежали на прилавках магазина в свободной продаже. А так, зачем мне его четыреста рублей, если ни новых фильмов, ни чистых кассет в городе моряков уже давно живьём никто не видел. Ладно, последние пару дней, в нашем городе запрещены все увеселительные мероприятия и выручка у нас просто прёт, поэтому потраченного времени, на сидение в тёмном зале не жалко, а так бы видел он меня здесь. Давно бы отзвонился его основному работодателю, предложив тому привести на испытательный срок новый экземпляр. Ну, а сам бы отдыхал дома, между делом собирал привезённую мебель, слушал новости из вражеских голосов, которые, между прочим, отчего то напрочь забыли про ЮАР и без конца обсуждает внезапную смерть дорогого товарища Кунаева. Хотя, чего там обсуждать? Ну умер человек, с кем не бывает. Так нет, надо сутки напролёт жевать одно и тоже, и рассказывать всем, чего он по жизни делал не так. Кто из нас не без греха? Скажи! Я, к примеру, тоже много чего неправильно делал, хотя и помню себя всего ничего. И что, теперь меня надо тоже грязью поливать?