— Может, хотя бы в машине поговорим?
Зимина, недовольно поджав губы, с неохотой кивнула, первой направляясь по коридору и даже не оглянувшись на него — от той прибитой, раздавленной женщины не осталось почти ничего.
— Ну, я жду, — требовательно напомнила Ира, поворачиваясь к нему и возвращая фляжку с коньяком — порозовевшие щеки и нетерпеливая интонация явно говорили о том, что она уже достаточно пришла в себя.
— В общем… Они приходили с заявой, — через силу выговорил Зотов, переводя взгляд за окно, где разливалась густая вечерняя темнота.
— Мне из тебя клещами каждое слово вытягивать?
— Да тут такая история… Уработал их кто-то крепко. Как только оклемались, сразу побежали “телегу” катать.
— Что значит “уработал”? — между тонких бровей пролегла настороженная складка.
— А то и значит, Ирина Сергеевна, — почудилось или в его голосе действительно мелькнули нотки холодного мстительного самодовольства? — Избили. Причем так, что о своей бордельно-порнографической карьере им придется забыть навсегда. Да и о любой другой тоже. Руки им превратили просто в крошку. Впечатляющее, кстати, зрелище… Ну ничего, может, добрый дядя Стрельцов расщедрится и выделит им по несколько миллионов, сейчас людей вон по кусочкам собирают, были бы бабки.
— Так это… Зотов… — отшатнулась, тяжело выдыхая через приоткрытые губы. — Это ты?..
— Ну что вы, Ирина Сергеевна, как можно? Я же честный полицейский, не отморозок какой-нибудь. — Ира невольно поежилась — она очень хорошо знала эту злорадно-ледяную ухмылку и хищный, страшный взгляд. — Карма, наверное.
— Зотов… Ты… Да ты псих! Натуральный псих!
— Вы уже говорили когда-то, — хмыкнул Михаил. — Повторяетесь, товарищ полковник.
— Да неужели нельзя было как-то по-другому!..
— Интересно, как? Геры им по килограмму каждому в машины натолкать? — холодно осведомился Зотов. — Чтобы они через десять минут от всего отмазались и начали орать, что им все подкинули? Или, если бы прокатило, ты реально считаешь, что сесть на несколько лет за сбыт и жрать на государственные деньги для них достаточное наказание? — Придвинулся ближе — теперь его лицо было совсем рядом, глаза, потемневшие от гнева и какой-то затаенной, изнуряющей боли, казались несчастными и одновременно страшными. Лихорадочно-горячие пальцы накрыли ее сжимавшуюся руку, сильно, крепко сплелись с ее подрагивающими. — И запомни. Никто и никогда не посмеет безнаказанно творить такое. Даже не потому что это твой район. Даже не потому что ты мент. И даже не потому что ты женщина. А потому что я никогда не позволю, чтобы тебя кто-то посмел сломать из-за того, что ты кому-то мешаешь. Никто и никогда, запомни, — повторил он отчетливо и жестко, не выпуская ее руки.
— Зотов…
— А теперь скажи мне, — он будто и не услышал ее, изучающе-цепко, пристально всматриваясь в самую глубину ее глаз — от этой пристальности стало не по себе, — скажи мне, что я не прав, — тон стал змеино-вкрадчивым, приглушенным, тем самым, от которого ее каждый раз бросало в жар. — Скажи, что я перегнул палку, что это настоящее зверство, что тебя это ужасает. Ну?
— Точно псих, — нервный смешок все-таки сорвался с губ. Ира качнула головой, но даже не подумала дернуться, вырвать ладонь из его тисков. Он снова прочитал, угадал своим волчьим чутьем то, в чем она не призналась бы даже себе — это нисколько ее не покоробило. Жестоко, ненормально, садистски — может быть. Но едкое, злое, ледяное удовлетворение успокаивающими волнами разлилось в груди — даже дышать, кажется, стало легче.
— Вот видишь, — усмехнулся Зотов и, на секунду задержавшись, с неохотой расцепил их сплетенные пальцы. — Вот видишь, я прав.
Он забыл упомянуть об одном: это только начало.
***
Следующим на очереди оказался Вавилов — бывший медик-недоучка, несколько лет работавший водителем на “скорой”, а потом ставший порученцем Стрельцова. Впрочем, Зотова мало волновало, какие темные делишки он проворачивал с подачи хозяина, только одно имело значение: именно этот гребаный недо-Гиппократ оказался в числе виновных в том, что случилось с Зиминой. И эти неотступные, въедливые воспоминания, словно из ночных кошмаров, пришли снова: едва живая начальница в больничной палате, ее тяжелое и медленное восстановление, отвратительные кадры видеозаписи и тот жуткий, все-помнящий взгляд Ирины…
Если это с какой-то издевкой можно было назвать везением, то Зотову повезло — подходящий момент представился в первый же вечер. Вавилов возвращался домой очень поздно и в полном одиночестве, а уж место для нападения подошло удачней некуда — Вавилов жил на глухой окраине, где большую часть населения составляли алкаши, уголовники и наркоманы. Драки и вопли в таком месте привычное дело, никто даже внимания не обратит, не то что решит вмешаться, да и сострадательных прохожих или ненужных свидетелей тут днем с огнем не найдешь.
То ли мужик был на удивление хлипким, то ли застилавшая глаза злость оказалась настолько сильной, но орать он начал уже после первых “разогревающих” ударов. Зотов мало что соображал, снова и снова занося кулаки, а когда Вавилов, захрипев, рухнул в подтаивающий снег, добавил несколько тычков ногами.
Как там звучит эта врачебная клятва, “не навреди”? Этот уж точно больше никому навредить не сможет. Неожиданно злорадно-холодные мысли прорвались сквозь затуманивающую сознание ярость, когда раздался сухой и безжалостный хруст костей — от пронзительного крика на миг заложило уши, но Зотов только поморщился. Отшвырнул в сторону окровавленный кирпич и, еще раз бросив взгляд на залитые кровью руки стрельцовского порученца, торопливо скрылся в ближайшем переулке.
В машине долго сидел, пытаясь отдышаться, смыл водой из бутылки оставшуюся на руках кровь — то ли свою, то ли чужую, наспех наклеил пластырь на сбитые костяшки и только потом завел двигатель, невольно усмехнувшись: интересно, как бы отреагировала Зимина? Впрочем, в одном он был уверен на все двести процентов — он поступил правильно. И никакие истерично-праведные блюстители закона и морали не смогли бы его убедить в обратном.
***
В квартире царила темнота и какая-то заброшенность, словно в месте, где давно никто не живет. И только щелкнув выключателем, Михаил замер, невольно стискивая в пальцах ключи. Сапоги под вешалкой, сумка и пальто на крючке… Не сразу уловил звук едва слышно работавшего телевизора из гостиной и тихо, словно боясь потревожить, шагнул в комнату, беззвучно прикрывая дверь. В гостиной тоже разливался полумрак, разбиваемый отблесками от экрана, где люди в масках подталкивали к ограждению моста какого-то трясущегося типа — кажется, опять какая-то нтв-шная жесть. Мало ей в жизни трэша…
Что-то дрогнуло, сжалось в груди при виде такой обыденной и потому нереальной картины — закутавшаяся в плед Зимина на его диване, бутылка и бокал с остатками вина на полу, мерно тикавшие часы на стене… Даже как-то непривычно, наверное потому что они обычно всегда приезжали к нему вместе, а если он возвращался ближе к ночи после очередных кровавых “приключений”, Ира уже спала. И увидеть ее сейчас вот так — спокойно и мирно перед телевизором, оказалось чем-то по-настоящему удивительным. Это ведь было из какой-то другой, нормальной жизни, ничего общего не имеющей с их укладом. Из того мира, где полицейские не отстреливают высокопоставленных педофилов, где зарвавшиеся бизнесмены не убирают с дороги неугодных им людей любыми дикими способами, где полковники полиции не мучаются от мерзких воспоминаний, где… Из того мира, который для них закрыт навсегда.
— Что-то ты сегодня поздно, — тихо, с легкой дремотной хрипотцой произнесла Ира, осторожно выпутываясь из пледа.
— Да так, дело надо было закончить одно. Потом как-нибудь расскажу, — добавил тут же, угадав наметившийся вопрос. Присел на диван рядом, машинально накрыл ладонью ее прохладную руку и едва не выругался — даже при таком скудном освещении она не могла не заметить очевидного. Но если и заметила, то ничего не сказала, решительно выпрямляясь.