— Ты прав, нам нужно поговорить, — как-то ненормально-деловито, бесцветно прозвучал ее спокойный голос — от нехорошего предчувствия прошибло ознобом. — Чем раньше, тем лучше. У меня было достаточно времени подумать, — продолжила после паузы, не глядя на него, но и не высвобождая ладонь. — С самого начала… это все с самого начала было каким-то безумием, авантюрой. Опьянением, если хочешь. Сплошная химия и никакой логики, — криво усмехнулась. — Ты тогда… ты много, очень много для меня сделал, наверное, даже больше, чем должен был. И за это я искренне тебе благодарна. Но… все проходит, Миш, — Зотов дернулся от этого внезапно-смягченного обращения сильнее чем от пощечины. — И это рано или поздно прошло бы тоже. Но раз так сложилось… если так сложилось, нам лучше прекратить все теперь.
— Прекратить — что? — не узнал свой голос — сдавленный, тихий, будто затухающий.
— Нам больше не нужно встречаться, — будто удар под дых, вышибая кислород. Даже, кажется, явственно задохнулся, и все поплыло перед глазами.
— Ира…
— Не надо, — каким-то издевательским контрастом с безжалостными словами — мягкий-мягкий, бархатом овевающий тон и легкое, ласковое поглаживание его похолодевшей руки. — Не надо, пожалуйста. Мне хорошо с тобой было, правда… Но сейчас… Ты молодой здоровый парень со своими потребностями, а я… я сейчас, знаешь, как-то не очень тяну на страстную любовницу, — холодно и нервно чему-то ухмыльнулась. — И проще всего будет закончить все сейчас.
— Ты… ты что, думаешь, я с тобой только… что мне от тебя… — выдавил с трудом, еще не веря, что она говорит на полном серьезе.
— Ты еще скажи, что полюбил меня за мою прекрасную душу, — насмешливо фыркнула, на миг становясь привычной и близкой Зиминой. — Я расплачусь.
— Зачем ты…
— Зотов, я уже давно не юная девочка, если ты не заметил. И прекрасно отдаю себе отчет, что для мужика потрахаться — одна одна из самых главных потребностей. Для тебя с твоим темпераментом тем более. И ограничивать тебя в этом я просто не имею права. Сколько времени пройдет, пока я оклемаюсь — месяц, полгода, год? А ты что, так и будешь изображать из себя монаха?
— Да мне никто нахер не нужен, кроме тебя! Никто, слышишь! — взорвался, едва удержавшись, чтобы вцепиться в ее плечи, притиснуть к себе, удержать, даже если будет вырываться и биться. Остановился в самый последний миг, только сжав неестественно-ледяную руку. — И я ни с кем… с тех пор, как мы… и теперь тоже. Не думай об этом даже!
— Зотов, Зотов… — снова невесело усмехнулась, качнув головой. — Ну что ты, в самом деле? На мне свет клином сошелся, что ли? Сколько у тебя девок было, сколько еще будет? Что ты вцепился в меня, как в какой-то спасательный круг? Какой из меня теперь, нахер, спасатель?
— У меня никого нет кроме тебя, совсем никого, понимаешь? — его, кажется, начало лихорадить, исступленные, неожиданно-искренние слова дрожали на губах ледяной отчаянностью. — Твою мать, Ира… Меня ломать начинает, если я тебя хотя бы несколько раз в день не увижу, как нарика настоящего, а ты мне про каких-то других… — Не успела понять, как он очутился перед ней, все так же вцепившись в ее руки, беспорядочно и горячо целуя тонкие бледные пальцы. Поднял голову, глядя на нее снизу вверх — потерянный, будто беспризорный мальчишка, дрожащий так, словно из последних сил удерживался на краю бездонной пропасти, на дне которой мучительная медленная смерть.
Слово, еще одно слово — и он сорвется.
— Я не отпущу тебя никуда, слышишь? — глухо, твердо и тяжело, касаясь лбом безупречных коленей, обтянутых форменной юбкой. — Если уж совсем не сможешь со мной — лучше сразу пристрели.
— Господи, ну что ты говоришь такое? — устало и тихо вздохнула, с несвойственной осторожностью касаясь ладонью его опущенной головы.
— Или с тобой, или никак, — неожиданно-жестко, с какой-то болезненной уверенностью, граничащей едва ли не с безумием.
Она не догадывалась сама, насколько близки к истине оказались ее случайные слова — она действительно для него единственное спасение. Спасение жестокое, мучительное, но единственно нужное и возможное из всех.
========== По счетам. II ==========
— Красавчик, ну может как-то договоримся? — густо накрашенные глаза блудливо сверкнули, под полупрозрачной блузкой, не скрытой расстегнутой молнией куртки, завлекающе приподнялась высокая грудь. Размер третий, не меньше, сходу определил Зотов и, сжав зубы, торопливо отвел глаза.
— И как, интересно? — осведомился с неприкрытым скепсисом.
— Ну, ты меня отпустишь, а я… что-нибудь для тебя сделаю, — многозначительно протянула девица, продолжая рассматривать его с явным интересом. Зотов криво усмехнулся. Интересно, что в нем было такого, что шлюхи с готовностью не только раздвигали перед ним ноги, но и раскрывали душу? Неужели по известной истине, что бабы, особенно не слишком правильные и умные, любят мудаков? С такой позиции увлечение дорогой Ирины Сергеевны не укладывалось ни в какие привычные рамки — ни мазохисткой, ни уж тем более доверчивой дурой назвать ее ну никак нельзя…
— Спасибо, обойдусь, — хмыкнул Михаил и, невежливо подтолкнув девицу в спину, захлопнул дверь обезьянника. Швырнул дежурному ключи и, разгоряченный едким раздражением, моментально очутился возле кабинета оперов. Рывком распахнул дверь, сразу натыкаясь взглядом на красочную картинку, что-то очень сильно ему напоминавшую: две девицы, увлеченно “радовавшие” дежурного опера — одна пристроилась на коленях возле дивана, вторая, довольно пластично извиваясь, стягивала с себя остатки одежды.
— Карасев! — гаркнул Михаил, шарахнув дверью так, что все присутствующие невольно вздрогнули. Полураздетая девица ойкнула, поспешно прикрываясь, а опер, красный как рак, принялся нашаривать футболку. — Когда я сказал “оформить задержанных”, я имел в виду именно “оформить задержанных”, составить протокол и закрыть их в обезьяннике, а не… — далее Зотов прибавил несколько крепких непечатных выражений и открыл дверь, обращаясь к проституткам: — Вон пошли, обе! А ты, — рявкнул в сторону Карасева, — займись уже своими служебными обязанностями, а не сексуальными фантазиями! — и, не заметив озадаченного взгляда, яростно захлопнул за собой дверь.
***
Спустя несколько часов, выехав со стоянки дорогого фитнес-центра, Зотов притормозил на светофоре, скучающе рассматривая застывшие рядом машины. Стекло одной, стоявшей неподалеку, медленно опустилось, в промерзшую слякоть спланировала недокуренная сигарета, а Михаил ошарашенно замер, за долю секунды успев увидеть лицо сидящего в салоне человека.
— Ну ни хрена себе… Твою же мать!..
— Ну что, как там твои марафоны, не поставил еще рекорд в беге от недотраха? — мило осведомилась Ирина Сергеевна, когда сидели на кухне за поздним чаем.
— Ну и язычок у вас, товарищ полковник, — ухмыльнулся Зотов с каким-то непонятным удовольствием. Ему и раньше импонировали их перепалки — острые, злоехидные и меткие фразочки дорогой начальницы чаще забавляли, нежели раздражали: что-нибудь едкое за ней никогда не задерживалось. Но теперь ее привычная язвительность еще и служила каким-то индикатором, по которому он мог безошибочно уловить перемены в настроении, и все чаще, к собственному облегчению, узнавал таким образом прежнюю Зимину — не напряженную, измученную, погруженную в себя, а насмешливую, саркастичную и живую.
— Сублимация, Зотов, наше все, так что терпи, — подколола Ира. Михаил кивнул на открытый на столе ноутбук:
— А ты, значит, работой сублимируешь?
— Вроде того, — усмехнулась Зимина. Едва заметная тень на мгновение промелькнула сквозь вроде бы искреннюю беззаботность. — Отчет надо завтра сдать, днем никак не успела, — прервалась и с неохотой откинула плед, услышав трель мобильного из спальни. — О господи, ну кому там неймется?..
Зотов, взглянув на часы, поднялся, убирая со стола чашки и машинально бросив взгляд на монитор ноутбука. В первую секунду даже не понял, что его так насторожило, и только потом осознал, что вместо текстового файла открыта почта. Даже не задумываясь, как это выглядит, Михаил бесцеремонно пролистал вниз, игнорируя автора и тему, и торопливо щелкнул на “вложения”. И задохнулся как от боли, с первой же секунды узнавая кадры открытого видео. Поспешно скользнул взглядом дальше, чувствуя, как постепенно разгорается внутри ослепляющая злость, больше инстинктивно, чем осознанно воспринимая наглый текст письма: “Если не хочешь, чтобы это кино оказалось во всех новостях, сделай так, чтобы дело Стрельцова было закрыто”.