— Можешь не прикидываться, — шиплю ему в лицо, как только он тихонько прикрывает дверь и выходит в коридор.
— Я что, не могу уложить спать собственных детей? — Олег давит на последние два слова интонацией, очевидно хочет вытащить из меня чувство стыда за то, что укоряю и подозреваю.
Я понимаю, что он делает. Пытается стать мягким и пушистым, новые обстоятельства на руку Олегу, они решат все его проблемы, и он готов действовать такими топорными методами. А у меня внутри всё смешивается, буря чувств захлестывает с головой, я не в состоянии ни на одну секунду остановить бешеный бег времени и задуматься о правильности своих поступков. Не понимаю, что нужно ставить во главу угла.
А еще отец… Неужели он умрет? Нет, не может быть.
И Давид, чье присутствие выбивает меня из колеи.
— Ева! — тормошит меня, хмуря лоб, Олег, отвлекая от нерадостных мыслей.
Вздрагивая и собираясь с духом, скороговоркой вываливаю на него новости об отце.
— Что с ним? — спрашивает муж торопливо, глаза бегают, он снова подсчитывает варианты развития событий.
Наверняка пытается понять, что ему перепадет от гипотетической смерти моего отца. Боже, что со мной? Я подозреваю собственного мужа в страшных вещах, даже не пытаясь найти ему оправдание, не давая шанса, видя только меркантильность. Разве так можно? Мальчики ведь считают его родным отцом, ведь это важно, правда?
— Микроинсульт, — отвечаю коротко, сжимая ослабшие, похолодевшие руки, не могу согреться, мне холодно и больно.
Любящий муж обнял бы меня, но Олег не такой. Не видит ничего дальше своего носа. Чертов эгоцентрист!
— Ладно, тяжелый день, — потирает он щетину рукой и выглядывает с интересом и блеском в глазах мне за плечо. — Где тут у вас бар?
— Олег, ты будешь пить? Ночью?
Стискиваю кулаки, зло впиваясь ногтями в ладони. Ну неужели он и вовсе бесчеловечен, раз даже в такой ситуации собирается бухать?
— У твоего отца сердце прихватило, сестра и мать истерят, а мне как справляться со стрессом? Не могу выпить бокал? Ты мне запретишь, что ли? — фыркает, не видя в этом никакой проблемы.
— Конечно, делай что хочешь, — без сил прикрываю глаза и безразлично жму плечами, потеряв уже всякую надежду, что он придет в себя и не станет скатываться на дно бутылки.
Ясно, что мы не ляжем в постель, согревая и успокаивая друг друга, не поговорим по душам о насущных проблемах и не поедем, дружно держась за руки, навещать отца в больнице. «А разве такое было когда-то, — вдруг спрашиваю себя на полном серьезе, сглатывая болезненный комок. — И вообще, когда всё пошло под откос?»
Действительно, я бы тоже чем-то успокоила нервы. Но у меня, в отличие от мужа, есть чувство такта и ответственности, ведь я должна следить за двумя детьми…
Но успокоиться мне нужно, так что я спускаюсь вниз попить чая, пробираюсь в кромешной темноте. Осторожно иду вниз по ступенькам и слышу какое-то скуление. Хмурюсь, решая пойти на звуки. Дверь кухни приоткрыта, по паркету льется яркая белая полоска света.
Осторожно заглядываю в щель и застаю неприятную, даже пугающую картину — сестра заливается слезами. Вид плачущей навзрыд Миланы отчего-то трогает меня за душу. Только хочу зайти и утешить сестру, как вдруг чья-то ладонь опускается на стол рядом с ее локтями. А затем вижу лицо рассерженного Давида. Он чертовски взбешен, да так, что я на расстоянии ощущаю флюиды ярости и пугаюсь.
— Хватит реветь! — цедит он, стараясь не повышать голоса, но стиснутые челюсти делают его на вид еще более суровым.
— Т-ты, — всхлипывает сестра и убирает ладони от своего лица, — п-почему такой ж-жест-о-о-кий…
Поражаюсь тому, что даже плакать она умеет красиво — никакого опухшего носа, слезы текут по щекам так, словно это ручейки.
— У меня нет времени на очередной скандал, — устало вздыхает Давид и трогает переносицу, — будь добра, держи себя в руках хотя бы здесь, в конце концов, твоя сестра приехала.
От его слов у меня внутри рождается яркая вспышка, оживляя потухший уголек, который хранился в самой глубине. Он не сказал про семью, он сказал именно обо мне…
Милана поднимает лицо, перекошенное от злобы.
— И ты туда же! — выплескивает на мужа свою горечь, затем кривится: — Ева то, Ева се, и дети у нее уже есть, и муж, и дом. А у меня что? Почему у нас нет детей, Давид, м?
От этих слов мужское лицо каменеет, но вот глаза отражают ярость.