Мы бы и дальше жили в довольстве, если бы учитель ограничился сохранившимися со времен Атлантиды и Туле[3] знаниями либо же теми новинками, что доходили до нас из Мю. Не сомневаюсь, что нам бы хватило наук до конца жизни: в книгах из Туле, на страницах из слоновой кости, кровью были выведены руны, что вызывали демонов пятой и седьмой планеты, если прочесть их вслух, когда эти светила всходят на небе; колдуны Мю оставили нам описание опыта, который открывал двери далекого будущего; наши же прадеды из Атлантиды знали, как разделить атомы и как отправиться к звездам. Но Авиктесу хотелось знаний все темнее, все могущественнее… И вот на третьем году моего ученичества в его руки попала зеркально-гладкая дощечка давно пропавших с лица земли змеелюдей.
В определенные часы, когда море отступало от крутых утесов, мы обычно спускались по лестнице, высеченной в скальной глыбе, к небольшому, огороженному неприступными склонами пляжу в форме полумесяца — он находился под обрывом, на котором стоял дом Авиктеса. И там, на сероватом влажном песке, куда не доставали пенистые языки прибоя, искали поднятые из пучин и выброшенные ураганами на берег чужестранные диковинки. Там же мы находили фиолетовые витые раковины, грубые комки амбры и белые соцветия вечноцветущих кораллов; как-то раз мы видели зеленого медного божка, что украшал когда-то нос галеры с дальних островов.
Однажды случился сильнейший шторм — из тех, когда море сотрясается до самых глубин. К утру буря улеглась: небо в тот роковой день сияло безоблачной синевой, дьявольские ветра попрятались в черных трещинах и пропастях, а море чуть слышно шелестело волнами, подобно шелковому подолу стеснительной девицы. И у самой полосы прибоя, в буром клубке водорослей, мы заприметили яркий, затмевающий солнце блеск.
Я бегом бросился к нему, чтобы подобрать предмет раньше, чем его утащит очередная волна, и принес его Авиктесу.
Табличка (речь идет о ней) была сделана из неизвестного материала, похожего на неподвластное ржавчине железо, но более тяжелого. Она была выполнена в форме треугольника; размером чуть больше человеческого сердца. Одна сторона чиста, как зеркало, а на другой ряды крючковатых символов въелись глубоко в металл, будто вытравленные едкой кислотой. Символы не походили ни на иероглифы, ни на буквы известных нам с учителем языков.
Мы не смогли определить возраст и происхождение таблички — наши познания оказались бессильны. В течение многих дней мы изучали надпись и спорили, но ничего не добились. И тем не менее ночь за ночью мы запирались в закрытой от вечных ветров комнате и изучали сверкающую табличку в свете серебряных ламп, поскольку Авиктес полагал, что в крючковатых значках скрывается редкое знание, таинство чуждой или же очень древней магии. Потом, так как вся наша ученость не принесла плодов, учителю пришлось прибегнуть к другим источникам, и он обратился к ворожбе и некромантии. Но поначалу, сколько бы мы ни расспрашивали демонов и призраков, никто не мог ответить. Любой другой на месте моего учителя уже отчаялся бы… И как было бы хорошо, если бы так случилось и Авиктес не искал больше путей разгадать надпись!
Под медленный рокот волн, бьющих о черные камни, и завывание ветра в белых башнях шли месяцы и годы. Мы продолжали изыскания; все дальше и дальше мы углублялись в беспросветные глубины пространства и духа, выискивая способ отомкнуть ближайшую из множества бесконечностей. Время от времени Авиктес возобновлял попытки разгадать тайну выброшенной морем таблички или опрашивал о ней очередного пришельца.
В конце концов волей случая учитель в качестве праздного эксперимента вызвал тусклый, тающий в воздухе призрак волшебника доисторических времен, и тот шепотом на грубоватом, забытом людьми наречии поведал, что письмена на табличке принадлежат языку змеелюдей, чей континент затонул за миллиард лет до того, как Гиперборея поднялась из грязи. Призрак ничего не сумел рассказать о значении надписи, ибо даже в его время змеелюди считались сомнительной легендой, а их нечеловеческие знания и волшебство не давались людям.
Надо заметить, что во всех чародейских томах Авиктеса не нашлось заклятия, которое позволило бы нам вызвать змеелюдей той баснословной эпохи. Но существовала древняя лемурийская[4] формула, малопонятная и неточная, при помощи которой чародей мог отослать тень человека во время, предшествующее его жизни, а после призвать обратно. Тень же, не обладая субстанцией, не пострадает от путешествия и запомнит все, что велит ей изучить чародей.