– И машина поведала вам, что я как раз тот человек?
– Да. Вы и еще один человек.
Мне еще раз представлялась хорошая возможность придержать язык за зубами. Но я просто не мог сдержаться, как будто от этого зависела вся моя жизнь – в некотором смысле так оно и было. Мне просто необходимо было узнать, кто же тот второй актер, которого сочли способным сыграть роль, для исполнения которой требовался весь мой гений.
– А тот, второй? Кто он?
Дэк искоса взглянул на меня; я видел, что он колебался.
– М-м-м… один парень по имени Орсон Троубридж. Вы знаете его?
– Эту деревенщину-то! – Я пришел в такую ярость, что даже забыл думать о тошноте.
– Как! Я слышал, что это очень талантливый актер.
Я просто не мог удержаться от негодования при мысли, что кто-то мог хотя бы подумать о том, что Троубридж способен сыграть роль так же, как я.
– Этот рукомахатель! Этот словоговоритель! – Я остановился; более приличествует просто игнорировать таких коллег – если их так можно назвать. Но этот кривляка был так низкопробен, что… Судите сами: даже если по роли ему предстояло поцеловать руку даме, то Троубридж непременно портил дело, целуя вместо этого свой большой палец. Нарциссист, позер, фальшивый актеришка – разве мог такой человек жить ролью?
И скажите на милость, по какой-то иронии судьбы его дурацкая жестикуляция и напыщенная декламация прекрасно оплачивалась, в то время как настоящие артисты голодали.
– Дэк, я просто не понимаю, как вы могли подумать, что он подходит для этого?
– Да мы в общем-то и не хотели его брать: сейчас он связан каким-то долгосрочным контрактом. Поэтому его внезапное исчезновение могло породить лишние слухи. И счастливым случаем было для нас то, что вы были в это время… э-э-э «на свободе». Как только вы согласились на наше предложение, я велел Джеку отозвать ребят, которые пытались договориться с Троубриджем.
– Я думаю!
– Но видите ли, Лоренцо, я вам сейчас хочу кое-что объяснить. Пока вы сматывали свои кишки, я связался с «Банкротом» и приказал им просигналить на Землю, чтобы там снова взялись за Троубриджа.
– Что?!
– Но вы же сами напрашивались на это, приятель. Понимаете, у нас принято, что если взялся человек отвести корабль с грузом на Ганимед, то он или доставит его туда в целости и сохранности, или погибнет, пытаясь сделать это. Он не меняет вдруг решения, не идет на попятную, когда корабль уже нагружен. Вы сказали мне, что согласны на предложение – причем без всяких «если», «и», или «но» – вы сказали, что согласны безоговорочно. Несколькими минутами позже при первой же опасности вы не выдержали. Затем пытались убежать от меня в космопорте. Да что там говорить, всего десять минут назад вы чуть ли не плача требовали доставить вас обратно на Землю. Может быть вы и действительно способны сыграть лучше чем Троубридж – мне по крайней мере, это не известно. Но зато я отлично знаю, что нам нужен человек, который не испугается при первой же опасности. И мне почему-то сдается, что Троубридж как раз такой человек. Потому что, если нам удастся договориться с ним, мы заплатим вам ничего не рассказывая, и отправим обратно. Понимаете?
Я понял его даже слишком хорошо. Хотя Дэк и не употреблял этого слова – но из его слов явно следовало, что я никуда не годен и как актер, и как товарищ. И самое неприятное состояло в том, что он был прав, хотя это и была очень жестокая для меня правда. Я не мог сердиться на него. Я мог только стыдиться своего собственного поведения. Конечно, это было сущим идиотизмом – принимать предложение, не зная в чем оно заключается – но ведь я согласился играть для них, причем не оговаривая никаких условий и совершенно безоговорочно. А теперь я пытался пойти на попятную, как неопытный актер, почувствовавший вдруг страх перед сценой.
Спектакль должен продолжаться – древнейшая заповедь шоу-бизнеса. Может быть с философской точки зрения это и не совсем справедливо, но многое из того, что делает человек, не поддается логическому объяснению. Мой отец свято соблюдал эту заповедь – я собственными глазами видел, как он сыграл целых два акта после того, как у него прорвался аппендицит, и потом еще много раз выходил кланяться на сцену, и только после этого дал увезти себя в больницу. И теперь у меня перед глазами стояло его презрительно глядящее на меня лицо актера, сверху вниз взирающего на предателя, готового дать публике разойтись несолоно хлебавши.
– Дэк, – неуклюже сказал я. – Простите меня. Я был не прав. – Он пристально взглянул на меня.
– Так вы будете играть?
– Да, – я сказал это совершенно искренне. Но тут я вдруг вспомнил об одной вещи, которая могла сделать мое выступление таким же невозможным, как невозможна для меня была например роль Сноу Уайта в «Семи карликах». – Видите ли, играть-то я хочу, но есть одна загвоздка…
– Какая? – спросил он презрительно. – Может быть опять ваш проклятый характер?
– Нет, нет! Но вот вы тут упомянули, что мы летим на Марс. Скажите, Дэк, ведь мне, наверное, придется играть в окружении марсиан?
– Что? Конечно. А чего же вы хотели. Ведь это Марс.
– Э… дело в том, Дэк, что я органически не переношу марсиан! Их присутствие меня буквально бесит и выводит из себя. Я, конечно, попытаюсь справиться с этим – постараюсь оставаться самим собой – но может выйти так, что я выйду из образа.
– Вот оно что! Если вас беспокоит только это, то можете даже не думать о таких пустяках.
– Но я не могу не думать об этом. Это выше моих сил…
– Я же сказал: «Забудьте»! Старина, мы прекрасно знаем ваши довольно дикие взгляды – мы знаем о вас буквально все. Лоренцо, ваша боязнь марсиан – такая же детская и неразумная, как страх перед пауками или змеями. Но мы предвидели это и позаботились обо всем. Так что можете не думать о таких пустяках.
– Ну что ж – тогда все в порядке. – Он не очень-то убедил меня, но зато подковырнул словом «дикие». В самом деле, уж чьи-чьи, а мои взгляды назвать дикими было очень трудно. Поэтому я промолчал.