Я просто видеть не могу, как они отращивают свои псевдоконечности: на мой взгляд это больше похоже на змей, выползающих из нор. Мне не нравится и то, что они могут одновременно смотреть во всех направлениях, не поворачивая головы, если, конечно, у них есть голова.
Но ее, конечно, нет. И я совершенно не выношу их запаха!
Никто не может обвинить меня в расовых предрассудках. Для меня совершенно не играет роли, какого цвета у человека кожа, к какой расе он относится или какую религию исповедует. Люди всегда были для меня людьми, а вот марсиане — какими-то предметами. На мой взгляд, они даже не животные. Если бы пришлось выбирать, то я скорее согласился бы, чтобы со мной все время жил африканский кабан, чем марсианин. И то, что их свободно пускают в рестораны, посещаемые людьми, кажется мне совершенно возмутительным. Но, к сожалению, существует договор, так что ничего не поделаешь.
Когда я входил в бар, этих четверых здесь не было — я бы их непременно учуял. По той же самой причине их не могло быть здесь, когда я подходил к дверям, показывая Дэку Бродбенту его походку. А теперь они были здесь, стоя на своих подставках вокруг стола и пытаясь подражать людям. И хоть бы вентиляция заработала сильнее.
Даровая выпивка, стоящая передо мной, не очень-то соблазняла меня — я просто хотел дождаться своего нового знакомого, вежливо поблагодарить его и уйти. Тут я внезапно припомнил, что уходя, он бросил пристальный взгляд в сторону все тех же марсиан. Может быть его уход был как-то связан с ними? Я взглянул на них снова, пытаясь определить, наблюдают ли они за нашим столиком или нет — но разве можно сказать, куда марсианин смотрит или о чем он думает? Кстати это мне в них тоже не нравится.
Несколько минут я просидел, вертя в руке стакан и теряясь в догадках; что же могло случиться с моим космонавтом. У меня были все основания предполагать, что его гостеприимство может достигнуть размеров обеда, а если мы станем друг другу достаточно «симпатико», как говорят в Мексике, мне даже может обломиться небольшой денежный заем. Потому что перспективы у меня были самые никудышные — могу признаться, что я пытался дозвониться до своего агента, но его автосекретарь просто записывал мое сообщение на пленку, а если у меня сегодня не окажется монеты для подкормки ненасытной двери номера, то мне негде будет переночевать… Вот как низко упали мои акции: дожил до того, что вынужден жить в каморке с автоматической дверью. В самый разгар моих грустных самопризнаний, меня тронул за локоть официант.
— Вас вызывают, сэр.
— А? Спасибо, приятель. Принесите, пожалуйста, аппарат сюда, к столу.
— Очень жаль, сэр. Но его нельзя принести сюда. Это прямо по коридору, кабина номер двенадцать.
— Вот как. Ну, спасибо, — ответил я, постаравшись придать голосу побольше искренности, раз уж мне нечего было дать ему на чай. Проходя мимо столика марсиан, я обошел его далеко стороной.
Теперь я понял, почему нельзя было принести аппарат на стол: № 12 был кабиной повышенной безопасности, защищенной от подглядываний и подслушивания и многого другого. Изображения не было, и оно не появилось даже тогда, когда я закрыл дверь кабины. Экран оставался молочно-белым до тех пор, пока мое лицо не оказалось напротив передающего устройства. Только тогда молочная пелена на экране растаяла и я увидел лицо своего знакомого-космонавта.
— Прошу прощения, что побеспокоил, — быстро сказал он, — но я очень торопился и не мог объяснить всего. Я хотел бы попросить вас сейчас же прийти в комнату номер 2106 в отеле «Эйзенхауэр».
Объяснять он ничего не стал. «Эйзенхауэр» — такой же неподходящий для космонавта отель, как и «Каса Маньяна». Я просто сердцем почуял беду. Ну в самом деле, не будешь же приглашать первого встречного, с которым познакомился в баре несколько минут назад, в свой номер, да еще так настойчиво — по крайней мере, если он был одного с тобой пола.
— А зачем? — спросил я.
Лицо космонавта приняло выражение человека, который привык, чтобы ему подчинялись беспрекословно: я изучал его с профессиональным интересом — это выражение довольно таки сильно отличается от выражения гнева. Оно больше походит на грозовую тучу, набегающую перед бурей. Но он быстро взял на себя в руки и спокойно ответил:
— Лоренцо, у меня нет времени объяснять. Вам нужна работа?
— Вы собираетесь предложить мне работу по профессии? — медленно спросил я. Какое-то мгновение мне казалось, что он предлагает мне… Ну, в общем вы понимаете — работенку. До сих пор мне удавалось хранить профессиональную гордость, невзирая на пращи и стрелы яростной судьбы.
— Конечно же по профессии, — быстро ответил он. — Причем требуется актер самой высокой квалификации.
Я постарался, чтобы чувство облегчения никак не проявилось на моем лице. То, что я бы согласился на любую профессиональную работу, было сущей правдой — я бы с удовольствием исполнил роль балкона в «Ромео и Джульетте», но ни к чему показывать свою заинтересованность.
— А какого рода работа, — спросил он. — У меня много предложений.
Но он не клюнул на удочку.
— Я не могу рассказывать это по фону. Вам, наверное, неизвестно, но это факт: с помощью специального оборудования можно подслушивать даже самые надежно защищенные линии. Так что поторапливайтесь.
Чувствовалось, что я ему очень нужен, следовательно, заинтересованность выказывать ни к чему.
— Послушайте, — запротестовал я. — За кого вы меня принимаете? За мальчика на побегушках? Или, может быть, за мальчишку, который готов разбиться в лепешку, лишь бы ему доверили что-нибудь поднести? Я — Лоренцо! — Я гордо вскинул голову и принял оскорбленный вид. — Что вы можете мне предложить?