Вечером, после поцелуев, попросили рассказать очередную сказку, но я, показывая на осипшее горло, покачал головой:
— Потом, моя Шахерезада, потом…
— А это кто?
— …
— Хорошо, не ругайся, а песнью? Ой, все… мне мама пела в детстве… а ты колыбельные тоже знаешь? Какие?
Вот и приснилось. Всю ночь я скакал на коне между большими многоэтажными домами, с большими светлыми окнами, с высокими шпилями. Улицы были широкими, с деревьями посредине, с непонятными столбами, с фонарями на этих и других столбах. Проходы вниз под землю открывались тут и там, вывески вспыхивали на домах, знакомые, а чаще незнакомые слова были написаны на них, но меня это не удивляло. Дома, лампы и прочее были необычными, но не удивительными, даже мелькающие в высоте, пролетающие… повозки… машины, не удивляли. Я видел все это уже когда-то и спокойно воспринимал все это… Вот я уже в каком-то здании в большом зале с множеством людей, кто-то что рассказывает, мы все это обсуждаем, и это так… здорово, интересно, но о чем мы говорим, я не понимаю и это так обидно, как будто от меня отрезали большую часть меня, хорошую часть, и эта доля уйдет безвозвратно, если я не предприму каких-либо действий, а каких… я не знал. И это было та печально, что я плакал в голос от обиды и от тоски, я рыдал и не мог остановиться…
— Все-все, что-ты…, — Орха разбудила меня, обняла, прижалась всем телом и стала гладить по спине, — ты дома, в замке, со мной… я здесь, рядом, все хорошо… ну, что-ты… битва приснилась?
— Нет.
— А что? Да и не вспоминай… все хорошо…
Ничего хорошего, но что делать… жить, вспоминать, работать, любить, драться…
Глава 39
Антракт
«Весь мир — театр, а все люди — плохие актеры…»
А тут мы любили друг друга, отдыхали, купались в ванне, ели пирог с сыром, а второй пирог с яблоками, снова любили, шептали друг другу всякие слова, бесились и дурачились, пили горячее сладкое вино и даже поливали им друг друга, а потом… не скажу, что делали, писали стихи, мечтали, вспоминали только хорошее и веселое, целовались и облизывались, тихонько лежали, обнявшись и поглаживая друг друга по разным интересным местам… Не буду я вам это рассказывать, так как у вас у самих было такое и вы все вспомнили и порадовались за нас, а если не было… еще…, то и не поймете, нечего вам это знать пока. Вот так. Бу!
Глава 40
В застенках
«Штирлиц, а вас я попрошу остаться…»
Голос не восстановился полностью, но уже меня было слышно. Пора чистить какие-то там «конюшни». Не хочется, но надо.
В подвале первым вызвали отца Фора, он был весь всклокоченный и в самом сумрачном расположении духа.
— Садитесь, отец Фор. Вы ничего мне не хотите сказать?
— Я не знал, — буркнул он.
Я молчал.
— Не знал я, — снова повторил он. — Они приехали из Лароды, сказали, что будут мне помогать с… паствой. Гуляли по городу, чтобы осмотреться.
Я молчал.
— Да, не знал я, ваша светлость!
— Ха! А если бы знал? То что? Помогал бы? Сжег бы город? Отдал бы его на разграбление лагам? Чего молчишь? Если бы приехали и сказали, что надо герцога убить, виконтессу обесчестить, дружину отравить? Что бы ты делал, Фор? Чтобы ты делал?
— Кхм…
— Такой ответ меня не устраивает. Ты, Фор, пока еще святой отец Фор, посиди пока и подумай, что мне ответить. Давайте следующего, с молодого начнем.
Ничего путного не узнали. Ну, кроме того, что я всемирное зло, черный властелин и какое-то там отродье. Что меня надо сжечь и замок мой сжечь, и всех моих людей сжечь, а земли и замок отдать достойным…
— Вот и проговорились, а кто это достойный?
— Тот, кто чтит Непостижимого и слуг его.
— А конкретнее?
— Орден решит.
— Ага, понял. Лисс, в колодки всех троих, и пусть работают, фундаменты роют и камни таскают. И дерьмо убирают. Шаг вправо, шаг влево — голову с плеч. Прыжок на месте — кнутом по… Не будут работать — не корми. Пусть как чумные крысы жрут друг друга.
— Сделаем, ваша светлость.
— Вот и хорошо.
— Герцог Корт, ваша светлость! — заорали из соседней камеры, услышав мой голос.
— Кто там у тебя?