Я понял его даже слишком хорошо. Хотя Дэк и не употребил этого слова — но из его слов следовало, что и как актер, и как товарищ я ничего не стою. И самое неприятное было в том, что он был прав, хотя это и была очень жестокая для меня правда. Я не мог сердиться на него, я мог только стыдиться. Конечно, это было сущим идиотизмом — принимать предложение работать, не зная, в чем будет заключаться работа — но ведь я согласился играть для них, причем не оговаривая никаких условий. А теперь пытался пойти на попятную, как неопытный актер, вдруг почувствовавший страх перед сценой.
“Спектакль должен продолжаться” — древнейшая заповедь шоу-бизнеса. Может быть, с философской точки зрения это и не совсем справедливо, но многое из того, что делает человек, не поддается логическому объяснению. Мой отец свято соблюдал эту заповедь — я собственными глазами видел, как он сыграл целых два акта после того, как у него лопнул аппендикс, потом он еще много раз выходил на сцену кланяться, и только после этого дал увезти себя в больницу. И теперь перед моим мысленным взором стояло его презрительно глядящее на меня лицо настоящего актера, сверху вниз взирающее на предателя, готового дать публике разойтись, несолоно хлебавши.
— Дэк, — неуклюже сказал я. — Простите меня. Я был неправ.
Он пристально взглянул на меня.
— Так будете играть?
— Да. — Я сказал это совершенно искренне. Но тут вдруг вспомнил об одной вещи, которая могла сделать мое выступление таким же невозможным, как невозможна для меня, например, роль Белоснежки в “Семи гномах”. — Видите ли, играть-то я хочу, но есть одна загвоздка…
— Какая? — спросил он презрительно. — Может быть, опять ваш проклятый характер?
— Нет, нет! Но вот вы тут упомянули, что мы летим на Марс, скажите, Дэк, ведь мне, наверное, придется играть в окружении марсиан?
— Что? Конечно. А как же иначе на Марсе?
— Эээ… Дело в том, Дэк, что я органически не переношу марсиан! Их присутствие меня буквально сводит с ума. Я, конечно, попытаюсь справиться с этим — постараюсь не выпасть из образа — но может случиться так, что это произойдет.
— Ах! Если вас беспокоит только это, можете даже не думать о таких пустяках.
— Но я не могу не думать об этом. Это выше моих сил.
— Я же сказал: “Забудьте”! Старина, мы прекрасно знаем ваши дикие взгляды на некоторые вещи — мы знаем о вас буквально все. Лоренцо, ваша боязнь марсиан — такая детская и неразумная, как страх перед пауками и змеями. Мы предвидели это и позаботились обо всем. Так что можете об этом не думать.
— Ну, что ж — тогда все в порядке. — Он не очень-то убедил меня, но зато подковырнул словом “дикие”. В самом деле, уж чьи-чьи, а мои взгляды назвать дикими очень трудно. Поэтому я промолчал.
Дэк снова поднес микрофон ко рту и произнес в него, даже не пытаясь говорить тише:
— Одуванчик вызывает Перекати-поле: План “Клякса” отменяется. Продолжаем выполнение плана “Марди Грас”.
— Дэк? — позвал я его, когда он кончил говорить.
— Потом, — отмахнулся он. — Пора переходить к сближению. Стыковка может получиться не очень аккуратной, но времени для маневрирования у нас нет. Поэтому помолчите и не отвлекайте меня.
Стыковка действительно получилась грубой. К тому времени, как мы оказались на межпланетном корабле, я уже просто рад был снова очутиться в невесомости: острый приступ тошноты куда хуже постоянного подташнивания при космической болезни. Но в невесомости нам пришлось пробыть не более пяти минут; те трое, которые должны были сменить нас на борту “Осуществления”, уже стояли наготове у переходного люка, когда мы с Дэком поплыли в шлюз “Ва-Банка”. В следующие несколько секунд я немного растерялся. Видно, я действительно закоренелый землянин, потому что в невесомости легко теряюсь, не будучи в состоянии., понять, где пол, а где потолок. Кто-то спросил:
— А где же он?
— Здесь! — ответил Дэк.
Тот же голос спросил недоуменно: