Если в раннем романтизме конфликт двойников может быть снят и персонажи разведены по разным мирам (в "Двойнике" Гофмана Деодатус, сын князя, становится наследником престола, а Георг уходит странствовать), то позднее поединок антиподов приводит к смерти обоих. Иногда субститутом гибели является уход инфернального двойника в мир темных сил, реализуемый как загадочное исчезновение.
Практически параллельно с двойниками, вступающими в непосредственную борьбу, в немецком романтизме встречается и иной вариант персонажей-антиподов ( "Золотой горшок", "Принцесса Брамбила", "Житейские воззрения кота Мура" Гофмана). Так, в "Золотом горшке" и "Принцессе Брамбиле" один и тот же персонаж, фактически раздваиваясь, существует в параллельных мирах, торжествуя в мире тайны и поэтической фантазии и терпя поражение в повседневности. В "Коте Мурре" кот является ироническим двойником Крейслера в обывательском мире. Крейслер и Мурр соединяются только в художественном пространстве всего произведения, и хотя Мурр, прожив достойную бюргера жизнь, благополучно умирает, а Крейслер остается в своем вечно становящемся мире, в соперничество они на уровне концепированного автора все-таки ступают, но исход этого столкновения оказывается проблематичным.
Таким образом, для немецкого романтического двойничества и противопоставленность миров, и антитетичность двойников, и сосредоточенность сюжетного интереса на результате их противостояния являются важными и существенными признаками. Следует заметить, что в немецком романтизме в целом идея двоемирия ( и в какой-то мере двойничества) связывалась с темой народного духа, национального самосознания. Само пристрастие к фантастическим сюжетам наблюдается на фоне острого интереса к мифу, сказке и средневековой литературе. В фольклорных сюжетах романтики видели огромный художественный потенциал, который мог бы помочь осмыслить духовные проблемы нации, ее жалкое настоящее и великие возможности.
Романтические модели в значительной степени составили основу немецкой ментальности. Мучительный конфликт творца и бюргера обнаруживается у Томаса Манна и осмысливается в историческом пространстве ХХ века. Полунемец Герман у Набокова хотя ни разу и не упоминает о романтиках, тоже вовлечен в этот старинный конфликт. Кстати, у Пушкина, аллюзиями на которого полон набоковский текст, приверженность романтизму часто связывается с немецкими корнями или влиянием.[96] Будучи не удовлетворен жизнью заурядного коммивояжера, ощущая в себе демиургические силы, Герман создает собственного двойника, чтобы запустить процесс творчества. Двойник постулируется Германом как бы в ином мире, в ином пространстве. В качестве двойника набоковский персонаж-автор выбирает своего социального антипода - бродягу, бездомного оборванца. Чтобы создать при помощи Феликса "невиданное произведение", Герману необходимо переместить бродягу поближе к своему миру, а точнее, на своеобразную грань упорядоченного социализированного пространства. Вот почему в качестве места преступления, оно же фон великого творения, Герман выбирает незастроенный поросший лесом участок дачной местности возле Берлина. Часто упоминающаяся при описании пространства будущего художественного акта деталь - желтый разметочный столб - как раз и указывает на пограничность места последней роковой встречи двойников.
Как и в романтической модели, фабульный интерес рукописи Германа сосредоточен на исходе отношений двойников. Поначалу Герман не предполагает сколь-нибудь активного участия Феликса в реализации выбранной им структуры. Бродяге отводится лишь пассивная роль персонажа-марионетки в руках всезнающего автора. Активность, проявленная Феликсом после второй встречи двойников в Праге, его письма своему анонимному сообщнику и благодетелю удивляют и даже возмущают Германа. Взаимоотношения двойников начинают приобретать характер столкновения, поединка. Запущенная творческими амбициями Германа романтическая модель двойничества начинает реализовываться помимо воли своего инициатора. Персонаж-автор впадает в легкую панику. Вспомним его замешательство и испуг, когда горничная сообщает ему, что его спрашивал неизвестный человек. Логика подсказывает, что это не мог быть Феликс, поскольку последнему не известны ни имя, ни адрес Германа. Этот страх иного, метафизического, рода, используя язык немецких романтиков - знак вмешательства темных сил.
Теперь у набоковского персонажа-автора просто не остается выбора: он вынужден завершить свои игры с двойником, вытеснить его из своего мира, куда тот начинает активно вторгаться. Во время подготовки к убийству Феликса, кульминации своей персонажной роли, Герман, пытаясь сохранить в себе качества демиурга, доводит сходство двойников до возможного предела. Вместе с тем Герман стремится избежать романтического финала для себя (напомним, что двойники, как правило, гибнут оба). Для этого он переодевается в платье Феликса, завладевает его документами и даже полуритуально поедает скудные припасы нищего. Афера со страховой фирмой выступает будничной подкладкой художественного эксперимента. В этом можно увидеть следы романтического двоемирия в сознании главного героя романа "Отчаяние". Далее романтическая модель двойничества в тексте Набокова реализуется так. Убив Феликса, Герман не остается победителем в своем мире, а, напротив, не только вытесняется из упорядоченной жизни преуспевающего коммерсанта, но и теряет всякие шансы когда-либо обрести достаток и покой (все его мысли о возможности вернуться к торговле шоколадом - иллюзия).
96
Это наблюдается не только в "Пиковой даме", но и в "Евгении Онегине": "полурусский сосед" Онегина Ленский учился в Германии; герой "Барышникрестьянки" Алексей - дерптский студент. Заметим также, что отец набоковского Германа - "ревельский немец". Можно предположить, что он в какой-то мере является носителем провинциальной немецкой культуры, законсервировавшей старомодные художественные вкусы.