Ерема был крив, а Фома з бельмом,
Ерема был плешив, а Фома шелудив"[99].
Эта повесть разрабатывает мотив близнечного тождества. Между братьями нет настоящего конфликта (" и вставши они друг другу челом, я не ведомо о чом"). В повести обнаруживает лишь имитация конфликта на синтаксическом уровне: " Ерема сел в лодку, Фома в ботник", "Ерему толкнули, Фому выбросили", "У Еремы в мошне пусто, у Фомы ничего" и т.д. Фома и Ерема оба пассивны, оба жертвы неблагополучия мира, в котором пребывают и где их удел - " нагота, босота, недостатки последние". Цепь однотипных злоключений Фомы и Еремы завершается их совместной гибелью. Они тонут, но потом всплывают "толсты, пузаты, вельми бородаты", как бы окончательно уравнивая мир жизни и мир смерти. Таким образом, русский тип двойничества, восходящий к художественному сознанию XVII века, когда мироощущение нового времени только начинает зарождаться внутри средневековой системы духовных координат, не несет в себе ни идеи противоборствующих миров, ни мотива творчества ( оба двойника фактически являются марионетками в руках жестокосердной судьбы), ни подлинного конфликта субъектов. В "Повести о Фоме и Ереме" нет даже характеров. Персонажи напоминают средневековые риторические фигуры. Их неразлучность, симметрия, постоянная сцепка обозначают не конфликт личности и социума, а единство народной судьбы. Поэтому повествовательная модель "Повести о Фоме и Ереме" обусловлена наличием устойчивой авторитетной общепринятой точки зрения на мир. В этой модели не может присутствовать единичная, открыто субъективная, персонажная точка зрения на уровне генерального субъекта речи. Эта модель всегда предполагает взгляд со стороны, ибо иначе общую судьбу не заметишь. Иными словами, произведения с русским типам двойничества практически всегда предполагают организацию текста через фигуру повествователя, отделенную от мира персонажей. Такова субъектная организация повести Н.В.Гоголя об Иване Ивановиче и Иване Никифоровиче, так построены "Преступление и наказание", "Идиот" и "Братья Карамазовы" Ф.М.Достоевского, "Деревня" И.Бунина и даже "Петербург" А.Белого. Во всех этих произведениях присутствуют двойники с симметричной судьбой и попытка опереться на нравственно авторитетную точку зрения. Немецкий романтический тип двойничества и шире - двойниковая структура с антитетичными противоборствующими персонажами - может реализовываться в любой нарративной модели, как субъективно ориентированной (формально, это чаще всего герой-рассказчик), так и через разные типы повествователей.
Набоковский тип повествования "не пропускает" русскую модель двойничества, поскольку организован через героя-рассказчика. Лишь в одном эпизоде романа русское двойничество обнаруживает себя, и то приглушенное, вернее, заглушенное индивидуалистическим сознанием Германа, когда тот встречается с Феликсом в пражском кабаке "имени Достоевского" и пытается затянуть бродягу в свою авантюру. Надевая на себя маску иного "я", Герман красноречиво описывает Феликсу прекрасный сад из своего утраченного детства. При этом Герман эксплуатирует "голубую" мечту своего двойника-бродяги о друге, который после своей смерти оставил бы Феликсу в наследство домик с садиком. Набоковский дважды фиктивный автор становится на позицию авторитетных для простолюдинов ценностей размеренной хозяйственной жизни, противопоставленной одиночеству скитальца, которого преследуют несчастья и соблазны. Вот тут-то и появляются мотивы Фомы и Еремы, от которых эта счастливая жизнь бесконечно далека в силу роковых обстоятельств: " Я много путешествовал, люблю, как и ты, бродить с котомкой, - хотя конечно, в силу некоторых причин, которые всецело осуждаю, мои скитания приятнее твоих. Философствовать не люблю, но все же следует признать, что мир устроен несправедливо. Удивительная вещь, задумывался ли ты когда-нибудь над этим? - что двое людей, одинаково бедных, живут неодинаково, один, скажем, как ты, откровенно и безнадежно нищенствует, а другой, такой же бедняк, ведет совсем иной образ жизни, прилично одет, беспечен, сыт, вращается среди богатых весельчаков, почему это так? А потому, Феликс, что принадлежат они к разным классам, 96 и если уже мы заговорили о классах, то представь себе одного человека, который зайцем едет в четвертом классе, и другого, который зайцем едет в первом: одному твердо, другому мягко, а между тем у обоих кошелек пуст, вернее, у одного есть кошелек, хоть и пустой, а у другого и этого нет, просто дырявая подкладка. Говорю так, чтобы ты осмыслил разницу между нами: я актер, живущий в общем на фуфу, но у меня всегда есть резиновые надежды на будущее, которые можно без конца растягивать, - у тебя же и этого нет, ты всегда бы остался нищим, если бы не чудо, это чудо - наша встреча" (383).