С месяц приглядывался к нему секретарь, пока понял, что парень неглупый, абсолютно беспринципен и действительно патологически жаден. Когда план окончательно созрел, он вызвал Нурматова к себе и без обиняков спросил: не хочешь ли ты со мной породниться? Безродный лейтенант опешил, он знал – у Анвара Абидовича незамужних сестер нет, все они давно в браке и имели детей, и о разводах он ничего не слышал; в ближайшей родне секретаря даже ни одной хромоножки не было – на иную девушку из рода ходжи лейтенант рассчитывать не мог.
Видя его растерянность, хозяин кабинета пояснил, мол, в Москве у него учится в аспирантуре свояченица, Шарофат Касымова, сестра его жены. На каникулах она вроде видела Хакима, он ей понравился, и потому на правах родственника секретарь решил поговорить с ним. Добавил еще, что предоставляется возможность и ему поехать в Москву на полуторагодичные курсы работников ОБХСС, и там он может встретиться с Шарофат.
Лейтенант был неглуп, он знал, как покрывают свои шалости большие люди, выдавая своих любовниц и блудливых дочерей замуж за покладистых подчиненных, обещая им свое покровительство. Здесь он сразу почувствовал нечто подобное.
Конечно, лейтенант знал Шарофат, учился с ней в школе, в параллельном классе, видел летом, какая она красивая и важная стала, пожив столько лет в Москве, прямо француженка, как сказал кто-то из его сослуживцев. Видя колебания лейтенанта, хозяин кабинета обронил как бы вскользь: будешь хорошо учиться – после окончания станешь начальником ОБХСС района. Нурматов на меньшее и не рассчитывал, – через неделю он уехал на курсы. Из Москвы он вернулся капитаном и с женой.
С тех пор Анвар Абидович и опекал мужа Шарофат, держал его рядом с собой; став секретарем обкома, доверил ему пост начальника ОБХСС области. Надо отдать должное, проблем с Нурматовым у него не возникало, тот знал свое место и понимал, за что ему выпала величайшая милость, догадывался, что любое его ослушание будет стоить ему не только выгодной должности, без которой он себя уже не мыслил, но и жизни, – при желании на полковника можно было каждый день по три дела заводить.
Золото в карманах его халата не давало Коротышке покоя; он сам любил золото именно в монетах. Сколько же он смог уже накопить червонцев, и не означает ли сей факт, что родственник вышел из-под контроля?
«Ну, монеты-то я у него все до одной отберу. Золота в области не так много, чтобы я мог терпеть еще одного конкурента», – решил Коротышка и от этой мысли сразу повеселел.
Распаренный после горячего душа, благоухающий парфюмерией полковника, он появился в столовой:
– Ну и нагулял я аппетит! Милая, где моя большая ложка? Шарофат, поджидавшая его за щедро накрытым столом, аж всплеснула руками:
– Ну, настоящий китайский мандарин, только тонких обвислых усов не хватает. Вон посмотри, на вазе изображен твой двойник…
В углу столовой стояла высокая напольная ваза-кувшин старинного фарфора, с нее улыбался китаец почти в полный рост Коротышки, с бритой головой и в таком же халате с золотыми драконами на черном атласе. Шарофат тонко разбиралась в антиквариате, не зря семь лет прожила в Москве.
Анвар Абидович с улыбкой рассматривал двойника, затем стал в обнимку с кувшином, словно позируя для фотографии, и хозяйке ничего не оставалось, как сбегать в соседнюю комнату за «Полароидом» и сделать моментальный цветной снимок. Сходство с моделью художника так поразило секретаря обкома, что он долго не выпускал фотографию из рук, любовался, спрашивал: «Как ты думаешь – это император?» И сам же подтвердил:
– Да, похоже, очень похоже! Но только мне не нравится – «мандарин», уж лучше китайский богдыхан, верно? И оба весело рассмеялись, – так им хорошо было вместе.
– А где же выпивка? – спросил строго двойник китайского императора, оглядев стол.
– Ты разве не пойдешь на работу? – обрадовалась Шарофат.
– Нет, золотая, не пойду и вообще сегодня остаюсь у тебя на всю ночь. Имею право загулять, как и мои верноподданные?
У него начинался кураж, – Шарофат чувствовала это и поспешила к домашнему бару, подкатила к столу звенящую дорогими бутылками тележку с напитками. Анвар Абидович читал редко, если честно – только газеты, да и то, без чего нельзя было обойтись, занимая такой пост. Но когда-то, во время учебы в академии, он вычитал то ли в поваренной книге, то ли в романе из светской жизни, что к малосольной семге хороша охлажденная водочка, к севрюге горячего копчения и вообще к рыбе – белое вино, к мясу и дичи – красное, а к кофе – ликер и коньяк; этот нехитрый перечень он запомнил на всю жизнь и требовал на всех застольях соблюдать установленный порядок. Так что из-за стола, где он оказывался тамадой, редко кто выходил трезвым.
Сегодня в обкомовском буфете была семга, нежная, розовая, жирная – и обед начали с водочки. Выпив и неспешно закусив, он как бы между прочим – а вдруг потянется ниточка к золотым монетам, к которым пристрастился и ее муж, – спросил:
– Как Хаким, не обижает?
Никогда прежде он о муже не расспрашивал, не интересовался, словно тот и не существовал вовсе, и вдруг такая забота. Простой человеческий вопрос несколько смутил Шарофат, и она ответила вполне искренне:
– Нет, не обижает. Но мне кажется, ему следовало бы оставить нынешнюю работу – он плохо кончит.
– Не преувеличивай, он мне родственник все-таки, и пока я жив, ни один волос с его головы не упадет, заверил Коротышка.
– Я не о том, – настойчиво перебила хозяйка, – его срочно следует показать хорошему психиатру, мне кажется, деньги уже свели его с ума.
– Как это? – заинтересовался любовник. Может, тут и отыщется ключик к вожделенному золоту?
Но Шарофат имела в виду другое: ее действительно не интересовали ни деньги, ни золото, стекавшиеся в дом, обилие того и другого, как и поведение мужа вызывали в ней порой отвращение, оттого она искала уединения в надуманной, отвлеченной от жизни поэзии и неожиданном увлечении антиквариатом.
– Ты ведь знаешь, я не вмешиваюсь ни в твои дела, ни в его, так воспитали дома, так вымуштровал меня ты сам. Раньше я не замечала, как и с чем он уходит на работу, с чем возвращается. Мое дело женское: чтобы он выглядел аккуратно, был сыт и в доме уют, комфорт. Но вот года два назад я стала замечать, что почти каждый день он приходит домой то с портфелем, то с «дипломатом», а уходит на службу с пустыми руками.
Такое не могло не броситься в глаза, хотя, повторяю, я не ставила целью шпионить за мужем, вмешиваться в его дела, это я на тот случай, чтобы ты не подумал обо мне плохо. Когда в доме скопилось портфелей и «дипломатов» сотни четыре, я сказала шутя: «Хаким, не пора ли нам открыть галантерейный магазин?» Если бы ты видел, как обрадовался он моей идее! На другой день он вернулся вместе с завмагом с крытого базара, и они все вывезли, почистили, на радость мне, все углы в доме.
– Ну, так в чем же дело? – не понял Тилляходжаев.
– Но он продолжал каждый день приходить с «дипломатом» или портфелем, один моднее другого и, конечно, с новехонькими, – продолжала Шарофат. – Сначала я думала, может, специфика работы такая: важные документы каждый день к вечеру поступают, надо просмотреть. Потом засомневалась: не такое уж у нас богатое государство, чтобы новехонькими «дипломатами» разбрасываться. К тому же, если бы они принадлежали МВД, значит, были бы похожи один на другой.
Потом я решила, что это – подарки, ведь и портфели, и «дипломаты» до сих пор в дефиците, да и модны. Но зачем же начальнику ОБХСС тысяча «дипломатов»? Абсурд какой-то! Мое женское любопытство взяло верх, и я стала подглядывать, когда он по вечерам, поужинав, скрывался у себя в кабинете с очередным «дипломатом» и, запершись, проводил там долгие часы. Порою я, не дождавшись его, одна засыпала в нашей спальне или в кресле у телевизора.
– Ну, и что же ты выследила? – заинтересовался Коротышка.
– Что ты думаешь, оказывается, он приносил деньги… Когда меньше, когда больше, и целыми вечерами перебирал, сортировал, пересчитывал купюры. Приносил он всякие деньги: от замусоленных рублевок до новеньких хрустящих сотенных, эти ему были очень по душе, я видела. Если бы ты знал, с каким наслаждением он предавался своим ежедневным тайным делам! Он вел какие-то записи, что-то заносил в толстые журналы. На вопрос, чем он занимается по ночам, неизменно с улыбкой вежливо отвечал: «Служба, служба, дорогая, тайна. Ты же знаешь, твой муж государственный человек, полковник». Поначалу меня это смешило, я даже развлекалась, представляя, чему он предается в редкие свободные часы, ведь он тоже, как и ты, уходит на работу спозаранку, возвращается затемно, ни суббот, ни воскресений.