— А что со Стариком? Он ранен? Или раскрыть эту тайну будет против ваших священных правил?
— Говоришь много, — строго ответила она и сунула мне стакан с какой-то мутно-белой жижей. — Пора еще раз подкрепиться и спать.
— Рассказывай, а то я выплюну все обратно.
— Старик? Ты имеешь в виду шефа Отдела?
— Кого же еще?
— С ним, слава богу, все в порядке. — Она состроила недовольную физиономию. — Не приведи господь такого пациента.
Еще дня два или три меня держали в постели и обращались со мной, как с ребенком. Впрочем, я не возражал; последние несколько лет мне просто не доводилось отдыхать по-настоящему. Болячки заживали, и вскоре мне предложили — вернее, приказали — делать легкие упражнения, не покидая палаты.
Потом как-то заглянул Старик.
— Ну-ну, симулируешь, значит?
Я залился краской, но все же нашелся:
— Какая неблагодарность, черт побери! Достань мне штаны, и я тебе покажу, кто симулирует.
— Остынь. — Старик посмотрел мою больничную карту, потом сказал Дорис: — Сестра, принесите этому человеку шорты. Я возвращаю его на действительную службу.
Дорис уперла руки в бока и заявила:
— Вы, может, и большой начальник, но здесь ваши приказы не имеют силы. Если лечащий врач…
— Хватит! Принесите ему какие-нибудь подштанники.
— Но…
Старик подхватил ее на руки, поставил лицом к двери и, хлопнув по попке, сказал:
— Быстро!
Она вышла, недовольно бормоча, и вскоре вернулась с доктором.
— Док, я послал ее за штанами, а не за врачом, — добродушно сказал Старик.
Тот юмора не оценил и ответил довольно холодно:
— А я бы попросил вас не вмешиваться в лечебный процесс и не трогать моих пациентов.
— Он уже не ваш пациент. Я возвращаю его на службу.
— Да? Сэр, если вам не нравится, как я справляюсь со своими обязанностями, я могу подать в отставку.
Старик парировал тут же:
— Прошу прощения, сэр. Иногда я слишком увлекаюсь и забываю о принятом порядке вещей. Не будете ли вы так любезны обследовать этого пациента? Если его можно вернуть на службу, он нужен мне как можно скорей.
У доктора на щеках заиграли желваки, однако он сдержался.
— Разумеется, сэр.
Он долго изучал мою карту, затем проверил рефлексы.
— Ему еще потребуется время, чтобы восстановить силы… Но можете его забирать. Сестра, принесите пациенту одежду.
Одежда состояла из шорт и ботинок. Но на базе все были одеты точно так же, и, признаться, при виде людей с голыми плечами, без паразитов, у меня даже на душе становилось спокойнее. О чем я сразу сказал Старику.
— Ничего лучше мы пока не придумали, — проворчал он, — хотя база теперь напоминает пляж, полный курортников. Если мы не справимся с этой нечистью до зимы, нам конец.
Мы остановились у двери с надписью: «Биологическая лаборатория. Не входить!»
Я попятился.
— Куда это мы идем?
— Взглянуть на твоего дублера, на обезьяну с твоим паразитом.
— Так я и думал. Нет уж, увольте. — Я почувствовал, что дрожу.
— Послушай, сынок, — терпеливо сказал Старик, — тебе нужно перебороть себя. И лучше будет, если ты не станешь уходить от встречи. Знаю, тебе нелегко. Я сам провел несколько часов, разглядывая эту тварь и пытаясь привыкнуть к ее виду.
— Ты ничего не знаешь. Не можешь знать! — Меня так трясло, что пришлось опереться о косяк.
— Да, видимо, когда у тебя на спине паразит, это все воспринимается по-другому. Джарвис… — Он замолчал.
— Вот именно, черт побери! По-другому! И ты меня туда не затащишь.
— Нет, я не стану этого делать. Но, очевидно, врач был прав. Возвращайся, сынок, и ложись обратно. — Старик шагнул за порог.
Он сделал три или четыре шага, когда я позвал:
— Босс!
Старик остановился и повернулся ко мне с непроницаемым лицом.
— Я иду, — добавил я.
— Может быть, не стоит?
— Справлюсь. Просто это трудно… вот так сразу… Нервы…
Мы пошли рядом, и Старик участливо взял меня под локоть. Прошли еще одну запертую дверь и очутились в помещении с влажным теплым воздухом.
Обезьяну поместили в клетку. Ее торс удерживало на месте сплошное переплетение металлизированных ремней. Лапы безвольно висели, словно она не могла ими управлять. Обезьяна подняла голову и зыркнула на нас горящими ненавистью и разумом глазами. Затем огонь во взгляде угас, и перед нами оказалось обычное животное, в глазах — тупость и боль.