Все чаще я гладил шарик, розово дышащий в моей ладони. От его присутствия на душе становилось легче. Мир, заполненный болью, нечистотами, запахами карболки, грубыми и вороватыми санитарами, наглыми врачами, как бы отступал на время.
Но из больницы надо было выбираться. Погибнуть тут, превратиться в идиотика, пускающего томные слюни, мне не хотелось. И если план мой вначале казался безукоризненным, то теперь, после овеществления шарика, в нем появились трещины. Мне почему–то казалось, что, рассказывая врачам об изменении сознания, о том, что шарика, конечно, нет и не было, а было только мое больное воображение, я предам что–то важное, что–то потеряю.
Но серое небо все падало в решетки окна, падало неумолимо и безжалостно. Мозг начинал пухнуть, распадаться. Требовалась борьба, требовалась хитрость. И пошел к врачу.
…Через неделю меня выписали. Я переоделся в нормальный костюм, вышел во двор, залитый по случаю моего освобождения солнцем, обернулся на серый бетон психушки, вдохнул полной грудью. И осознал, что чего–то не хватает.
Я сунул руку в карман, куда переложил шарик, при выписке, из халата. Шарика не было! Напрасно надрывалось в сияющем небе белесое солнце. Напрасно позвякивал трамвай, гудели машины, хлопали двери магазинов и кинотеатров. Серое небо падало на меня со зловещей неотвратимостью. Я спас себя, свою душу, но тут же погубил ее. Ведь шарика, — теплого, янтарного, радостного, — не было. Не было никогда.
4
Президент проснулся раньше обычного. Чисто механически закинул руку к пульту в изголовье, нажал клавишу, услышал, что время: шесть часов двадцать семь минут утра, скинул легкое одеяло и пружинисто спрыгнул на теплый пол. Он прошелся по комнате, с удовольствием ступая на подогретый паркет босыми ступнями и напряженно думая о случившемся. Он не допускал мыслей о том, что весь этот кошмар был чем–то вроде галлюцинации. Он был предметным человеком и верил тому, что можно пощупать. Поэтому он несколько скомкал утреннюю разминку, даже не пошел в тренажерный зал, не стал задерживаться под контрастным душем, отослал врача и визажиста, отменил утренние встречи и, надев легкие брюки, тонкий свитер и куртку, вызвал специалиста из президентской спецгруппы. Специалист был его тезкой, а фамилию имел редкую: Иванов.
В команде президента были люди разной национальности, их объединяло российское гражданство. Полуеврей и полутатарин Улянов, грузины Терия и Сукашвили, чистые евреи Вердлов и Дай — Бруевич, люди неопределенной, но явно не русской национальности: Темномордин и Чурбанобайс, Жиритофель и Зюгатофель, Лампилов и Михаилков. В какой–то мере они и правили государством, ибо деятельность заурядного президента из множества разумов, идеологий, которые он просто компилирует с помощью других разумов. И, если он сам служит опытным, вроде Улянова или Терия, которые чисто генетически несли в себе злой разум предшественников, то более молодые, такие как Жиритофель или Чурбанобайс, служат ему, поддерживая равновесие. А равновесия, как известно, не может быть без противостояния. Поэтому правительственная верхушка создавала искусственное разнообразие мнений, чтоб разъединять российский народ. Тот же Жиритофель на деньги КГБ играл роль «смелого» шута, Зюгатофель старательно дискредитировал идеи коммунизма, а Чурбанобайс создавал энергетические проблемы, чтоб отвлекать народ от проблем политических. А в целом многоглавая правительственная гидра через бодрую марионетку, навязанную стране на роль президента, умело продолжала большевитско-КГБешную политику. Уже не агрессивную, как и положено в побежденной стране, с подобострастием к победителю и прежней злобой к собственному быдлу. Так, вместо голода в Поволжье, люди бессмертного Уланова устраивали обесценивание денег или закупку канцерогенных куриных окорочков, а вместо примитивных арестов инакомыслящих Сукашвили одних просто отстреливал, сваливая вину на террористов или русскую мафию, а других компрометировал, используя продажное телевидение.
Но в спецгруппе были только русские.
По крайней мере по фамилиям.
Иванова он встретил в своем кабинете, где редко общался с посторонними. Он дал ему просмотреть листок с адресами и фамилиями, бросил этот листок в уничтожитель мусора, где тот обратился в пепел, и лаконично сформулировал задачу: никакого воздействия на фигуранта, только информация.